Твои герои, Ленинград

ПОЛЯКОВ
Иван Васильевич

Поддержать огнем!

Поляков Иван Васильевич. Родился в 1919 г. в деревне Чаганово Владимирской области. Русский. Член КПСС с 1943 г. Трудовую жизнь начал в колхозе с 14 лет. В 1937 г. переехал в Москву, где работал маляром. В армии с 1939 г. Участвовал в воине с Финляндией. Великую Отечественную начал в июле сорок первого под Ленинградом. Командовал артиллерийским расчетом. Звания Героя Советского Союза удостоен 1 июля 1944 г. После войны окончил военное училище. Служил в армии на разных командных должностях. В 1959 г ушел в отставку. Работал в Москве. В настоящее время на заслуженном отдыхе.

Когда в полосе 42-й армии генерала М. И. Масленникова началась артподготовка, батарея капитана Константина Сухана из 705-го истребительно-противотанкового полка находилась на нейтральной полосе, метрах в трехстах от переднего края обороны противника. Вчера, примерно в это же время, сюда доносился гул мощной канонады со стороны Ораниенбаумского плацдарма. Гул этот возвестил о начале Ленинградско-Новгородской наступательной операции, имевшей целью прежде всего ликвидировать блокаду города на Неве. Войска 2-й ударной армии генерала И. И. Федюнинского устремились вперед на оборонительные порядки гитлеровцев в общем направлении на Ропшу и Кипень. Противник, не ожидавший наступления с этой стороны, где, по его мнению, проходил наиболее слабый участок Ленинградского фронта, стал спешно перегруппировывать силы подтягивать резервы в район завязавшихся боев. Войска ударной армии с ходу овладели сильным пунктом вражеского сопротивления Гостилицы. К исходу дня, несмотря на отчаянное противодействие фашистов, их оборона была прорвана.

И вот теперь в ожидании приказа к наступлению застыли на исходных рубежах части и соединения 42-й армии готовившиеся стремительным ударом прорвать на значительную глубину оборону противника и соединиться с войсками армии Федюнинского в районе Ропши и Красного Села. Гвардейскому стрелковому корпусу генерала М. П. Симоняка отводилась роль ударной силы на главном направлении. Где-то на его левом фланге находился 705-й артполк, в состав которого и входила батарея Сухана.

Отсюда, с нейтральной полосы, батарейцам предстояло вести огонь непосредственной поддержки, корректируя его в ходе наступления, меняя позиции по мере продвижения пехоты и танков. Они понимали, что, какой бы мощной ни была артиллерийская подготовка, она не может полностью уничтожить огневые средства противника. Потому и существует тактический способ непосредственной артиллерийской поддержки пехоты во время атаки, чтобы подавлять сохранившиеся огневые точки сопротивления, способствовать успешному продвижению вперед.

Пока шла артподготовка, батарейцы Сухана, в том числе и расчет сержанта И. В. Полякова, находились в окопах, отрытых днем раньше. Над стылыми полями и болотами неслись оглушающие звуки канонады: тугие удары выстрелов, вой снарядов и мин, грохот разрывов, дробящих мерзлую землю. В морозном воздухе плыли черно-серые дымы, окутывая вражеские позиции непроницаемой пеленой. Огонь велся по всему фронту. Султаны разрывов, встававшие стеной, поднимали на воздух черные комья земли вперемешку со снегом.

Постепенно огневой вал стал сползать в глубину обороны противника. Артподготовка завершилась. Наступил момент для атаки. Над брустверами окопов появились первые цепи пехоты. Они ринулись вперед. Их порыв поддержали танки. Затем пошли в наступление разведчики с приборами наблюдения. Нашлась работа и связистам: они стали наращивать провода к новым наблюдательным пунктам.

Открыла огонь по первой линии вражеской обороны батарея Сухана. Высокий, худощавый, неторопливый в движениях комбат руководил расчетами уверенно, со знанием дела, так, словно занимался этим всю жизнь. Со своего КП он следил в стереотрубу за передним краем гитлеровцев, засекал действующие огневые точки, передавал команды расчетам. Суматоха боя, вся эта атмосфера смертельной опасности, когда человеческая жизнь кажется особенно непрочной, вроде бы не действовали на него. Невозмутимость внешнего вида и расторопность, с какой он управлял подразделением в эти минуты, как будто противостояли всему тому, что его окружало. И это не ускользало от внимания тех, кем он командовал, хотя вся батарея была поглощена одним — выполнением своей боевой задачи.

Поляков дублировал команды Сухана, следил в бинокль за трассами снарядов, корректировал стрельбу, помогал расчету действовать четко, слаженно, без запинки. Его 76-миллиметровое орудие с широко расставленными станинами лафета и устремленным вперед длинным стволом напоминало некоего чудовищного зверя, изрыгающего из пасти снопы рыжего огня. Каждый выстрел, будто сокрушительный разряд молнии, заставлял внутренне напрягаться артиллеристов. Длинное, шелестящее пламя прожигало воздух и уносилось вдаль, туда, где бетонированные гнезда вражеских орудий и пулеметов отвечали ударом на удар.

Грохот пальбы, лязг гусениц бронированных машин, маневрирующих по фронту атаки, снующих в поисках уязвимых мест в обороне противника, дробный стук пулеметов и автоматов — весь этот многообразный шум разгорающегося боя был неумолчен. Временами Полякову казалось, что земля дрожит не от орудийных выстрелов и разрывов снарядов и мин, а сама по себе.

Среди рваных клочьев дыма, сносимых ветром в сторону, видны были огневые вспышки выстрелов в районе передней линии вражеской обороны.

Темные султаны взрывов, поднимавшиеся на склоне высоты, свидетельствовали о том, что батарея ведет огонь удачно. Однако многие огневые точки врага продолжали действовать. Наша пехота залегла в сотнях метров от передней линии немецких окопов. Несколько танков замерли неподвижными глыбами на открытом пространстве, подбитые вражеской артиллерией. Орудия непосредственной поддержки усилили стрельбу. И вскоре вновь поднялась пехота, вновь двинулись танки, прикрывая стрелков своей броней и огнем.

К полудню были взяты окопы первой линии обороны противника. Тотчас артиллеристы, получив приказ двигаться вперед, вручную (в этом им помогали пехотинцы) покатили орудия по изрытому снарядами и минами полю. Продвинувшись вперед на несколько сот метров, батарея Сухана заняла новую позицию и открыла огонь.

В течение дня они еще несколько раз меняли позицию по мере продвижения наших войск вперед. Сам комбат шел в боевых порядках пехоты, чтобы лучше видеть вражеские очаги сопротивления, давал расчетам команды на стрельбу. Лишь к вечеру, когда стало темнеть, бой начал понемногу затихать.

Утром следующего дня батарее надлежало продвинуться к Рехколову и занять там огневую позицию. Рехколово находилось в том месте, где перекрещивались Пулковское шоссе и дорога, связывающая Пушкин и Красное Село. В тактическом отношении перекресток был очень важен: контроль над ним позволял в какой-то мере обеспечивать фланговый заслон пехоте и танкам, рвущимся в направлении Ропши и Красного Села.

И вот уже орудия батареи, прицепленные к танкам, помчались по полю, усеянному воронками от разрывов снарядов и бомб, этими оспинами только что прошедшего здесь боя. Стремительное движение вперед под ударами вражеских орудий и минометов, не столь интенсивными, но все же достаточно ощутимыми, не позволяло Полякову внимательно подмечать все то, что их окружало. Тем не менее он успел заметить, каким насыщенным был первый рубеж вражеской обороны. То и дело попадались траншеи, отрытые в полный профиль, рвы, надолбы, огневые позиции на буграх, бронированные щитки для пулеметов, разбитые немецкие танки, искореженные пулеметы и минометы.

Танк КВ, тяжелый и с виду неуклюжий, мчался по неровностям серого, в огромных подпалинах поля, огибая воронки, окопы с высокими потемневшими от копоти брустверами, брошенную гитлеровцами технику. Орудие, повернутое к. танку лафетом, подпрыгивало на этих неровностях и гремело всеми своими механизмами и приспособлениями.

Метрах в двухстах от окраины Рехколова вражеским снарядом разорвало гусеницу КВ. Артиллеристы мгновенно соскочили с брони, отцепили от танка пушку, под огнем противника откатили ее в небольшую ложбинку, поросшую редким кустарником, и только потом осмотрелись. К своему огорчению, они не увидели поблизости никого из их батареи. И никто не мог сказать, что произошло с остальными расчетами: то ли попали под вражеские снаряды, то ли еще какая-то серьезная и непредвиденная преграда помешала им добраться до Рехколова. Так или иначе, расчет Полякова оказался здесь в одиночестве, которое могло продлиться неизвестно сколько времени, ибо двигаться теперь было не на чем, как только пешим порядком. Но пешком с орудием далеко не уйдешь. И каждый из воинов понял: все, что могла сделать в этой обстановке батарея, ложилось неимоверно тяжким бременем на их плечи.

Оказавшись вместе с танковым экипажем одни у разбитого и сожженного Рехколова, артиллеристы еще не знали, что несколько часов назад на этом месте совершил подвиг тоже артиллерист, командир батареи Игорь Михайлович Бойцов из 98-го артполка 45-й стрелковой дивизии. Что ожидало их самих, они могли только догадываться. Бои шли южнее Рехколова и справа от него, в районе Большого Виттолова, в том месте, где дорога из Рехколова круто поворачивала (мимо деревни Кюльмя) в сторону шоссе Пушкин — Красное Село. Кроме того, Александровка и Пушкин, расположенные левее Пулковского шоссе, все еще находились в руках противника, и Полякову с его людьми следовало ожидать появления гитлеровцев именно оттуда. В создавшейся обстановке это было логично, ибо вряд ли немцы могли упустить возможность контратаковать на левом фланге наших наступающих войск.

Из небольшой ложбины, где укрылись расчет и танкисты, было видно, какую удобную мишень для немцев представлял собой их подбитый танк. Он стоял на ровной и открытой местности, и, попытайся экипаж вести из него стрельбу, КВ оказался бы под прицельным, уничтожающим огнем гитлеровцев и очень скоро превратился бы в бесформенную груду металла. Сейчас по нему не стреляли: видя неподвижность танка, немцы, вероятно, считали, что вполне обезвредили его. Теперь надо было дожидаться вечера, чтобы в темноте заняться ремонтом порванной гусеницы.

До тех пор пока слышались лишь отдаленные раскаты орудийных выстрелов, легкий, приглушенный расстоянием стрекот автоматов и пулеметов где-то правее Рехколова, видимо, в районе Малого Виттолова, Поляков не ощущал всей остроты создавшегося положения. Вместе с танкистами их было девять человек, достаточно вооруженных, чтобы организовать стойкую оборону. Из своего непрочного укрытия, слегка замаскированного кустарником, Поляков смотрел в бинокль туда, где в сизой дымной пелене едва просматривалась темная стена пушкинских парков. Характерные звуки боя почти не были слышны оттуда.

Внезапно со стороны дороги, шедшей из Александровки, возник дрожащий гул моторов. Поляков перевел бинокль левее, на дальний косогор, возвышавшийся пологим овалом за низкой насыпью Пулковского шоссе. На склоне косогора появилась медленно изменяющаяся, рвущаяся цепочка темных квадратов с неясными очертаниями. Спустя несколько минут Поляков уже мог различить, что это движется колонна вражеских танков и самоходок с десантом на броне. Их было много, не менее двадцати, вполне достаточно, чтобы, не прилагая сверхусилий, раздавить, уничтожить одну 76-миллиметровую пушку с расчетом. Однако когда колонна исчезла из виду, а затем появилась вновь, заметно приблизившись к Рехколову, в ней осталось всего пять машин: один танк и четыре самоходки. Остальные либо задержались, либо повернули в другую сторону.

Как-то так получилось, что Поляков оказался в роли старшего группы, хотя был еще командир танкового экипажа — совсем молодой, остролицый лейтенант (фамилии его Поляков так и не узнал), старше его по званию. Сыграло роль, видимо, то обстоятельство, что единственной силой, способной противостоять вражеской технике, было теперь их орудие, и они все, вольно или невольно, как бы группировались вокруг нее. А командовал орудием он, старший сержант Поляков.

Зорким, наметанным глазом опытного артиллериста Иван быстро определил, откуда удобнее всего держать под прицелом перекресток дорог, через который неизбежно пойдет противник, и вести стрельбу прямой наводкой. По его команде орудие выкатили из ложбины и установили на взгорке, за развалинами полусожженного дома и дворовых построек. Пять ящиков снарядов, бронебойных и осколочных, уложили тут же, в нескольких метрах от пушки.

— Всем к орудию! — приказал Поляков. Команда относилась только к расчету. Танкисты же, как было условлено, обосновались метрах в ста от пушки, чуть ближе к перекрестку. Огнем из автоматов они должны нанести удар по десанту противника.

И вот уже квадратная махина шедшего впереди колонны танка, медленно и тяжело покачиваясь на ходу, приблизилась к перекрестку. Видно было, как снежные вихри окутывали стремительно вращающиеся гусеницы.

Наводчик Муравьев прильнул к резиновому наглазнику панорамы, привычно обхватив руками механизмы вращения.

— Внимание! — произнес Поляков. Напряженно застыли лица артиллеристов: на них печать предельной сосредоточенности и решимости.— Стрелять на постоянном прицеле. По танку два бронебойных! Беглый огонь!

Из-за развалин дома он заметил, как рядом с танком поднялись снопы взрывов. Танк дернулся, крутанулся вокруг своей оси, оставив на снегу плоскую ленту сорванной гусеницы, и замер. «Вот мы и расквитались»,— подумал Поляков, порадовавшись в душе такому удачному началу. Самоходки, шедшие следом за танком, тут же начали расползаться в стороны, ломая строй колонны и поворачиваясь стволами, туда, откуда донеслись первые орудийные выстрелы.

Второй удар бронебойным пришелся в то место, где должна была быть середина колонны. Уже в следующую секунду, после того как выпущенный снаряд, прочертив трассу, взорвался на дороге, Поляков понял, что стрелять следовало осколочным. Вражеский десант, покинув машины, залег за насыпью. Ни самоходкам, ни пехоте снаряд ущерба не нанес. А минуту спустя последовал ответ: ударили сразу несколько самоходных орудий. Правда, заметно было, что немцы стреляли пока наугад: наверное, еще не засекли пушку, не успели разобраться в обстановке, и поспешно выпущенные снаряды, прошелестев над головами артиллеристов, легли далеко позади и в стороне от пушки.

— Андреев! — крикнул Поляков со своего «наблюдательного пункта», отведя от лица бинокль и повернувшись к расчету.— Два осколочных! По пехоте! — Увидя, как чуть замешкался подносчик, не выдержал, подбежал сам, схватил из ящика снаряд и сильным движением послал его в дымящийся казенник. Два взрыва за насыпью дороги внесли сумятицу в стан противника. Немцы короткими перебежками, полусогнувшись, стали уходить вправо за ближайшие укрытия. До артиллеристов донесся треск автоматных очередей: это наши танкисты открыли со своей позиции огонь по противнику.

Две самоходки развернулись и, словно сговорившись, поползли друг за другом тоже вправо. Видимо, решили предпринять какой-то маневр. Две другие машины продолжали вести ответную стрельбу, теперь уже более прицельную.

Перед самым орудием грохнул взрыв, подняв на воздух обломки полусожженных бревен и досок, пепел, перемешанный с землей и снегом. Тяжелые комья забарабанили по бронированному щиту пушки. Затем еще взрыв, чуть ближе. Горячая волна воздуха толкнула Полякова в грудь, забила рот. На мгновение стало трудно дышать. Он инстинктивно присел, прячась за низкий щит, из-за которого только что следил за противником, за перемещениями самоходок и пехоты.

Когда он поднял голову, то увидел, как Андреев вдруг остановился, полусогнувшись, затем выронил из рук снаряд и медленно повалился вперед, ткнувшись головой в иссеченное осколками колесо орудия. Он был убит наповал, и Поляков с отчаянием подумал, что слишком рано настигла их первая потеря в этом бою. Что же будет дальше? Сколько может продлиться эта дуэль, эта неравная схватка, если немцы будут так же точны и удачливы? Ответить на эти вопросы он не мог. НО знал, что стоять они должны до последнего снаряда, до последнего вздоха.

Муравьев чуть оторвался от панорамы, бросил тревожный боковой взгляд на Полякова:

— Что будем делать, командир? Менять позицию?..

— Сколько осталось снарядов?

— Еще два ящика,— ответил заряжающий Алексеенко, присев на секунду рядом, на станину. Это был самый молодой боец из расчета, прибывший на пополнение в батарею за несколько дней до начала наступления.

«Десять снарядов,— подумал Поляков,— это очень мало, даже если использовать их с максимальной эффективностью». Он хотел сказать об этом вслух. Но тут до его сознания дошло, что вокруг стоит необычная тишина. Немцы не стреляли. Когда развеялись последние космы дыма, застилавшие дорогу, артиллеристы не увидели ни одной самоходки. Перекресток был пустынен, словно там ничего и не происходило. Слышен был лишь удаляющийся лязг гусениц. Похоже, что гитлеровцы что-то замыслили либо просто отступили, посчитав, что им противостоит значительная сила.

Пауза в бою нередко воспринимается как неожиданность даже тогда, когда вроде бы ясно, почему не стреляют орудия и пулеметы. Вероятно, неожиданность эта именно от непривычной для солдатского уха тишины, вдруг устанавливающейся на поле боя. И тогда боец, тревожно замирая в охватившей его истоме непреодолимой расслабленности, ждет, когда наступившая тишина вновь взорвется раскатистым гулом орудийных выстрелов и стрекотом пулеметных и автоматных очередей.

Прошло всего две-три минуты, как со стороны противоположной окраины села донеслась автоматная стрельба. Что это означало, никто не мог понять. В том месте, где обосновались танкисты, была тишина. Неужели отошли дальше? Если так, то зачем? Вынудили немцы? Эти мысли пронеслись в голове Полякова, и он тотчас решил выяснить обстановку. Пока расчет бездействовал, следовало узнать, что происходит у танкистов, нет ли необходимости перераспределить людей, исходя из ситуации, усилить группу танкистов.

— Муравьев, остаешься здесь. Огонь вести только в том случае, если появятся танки или самоходки,— приказал Поляков.— Мы с Алексеенко прорываемся к танкистам. Надо посмотреть, чем они дышат, если дышат вообще. Сдается мне, что немцы решили с помощью пехоты прощупать нас. Если это так, то надо танкистам помочь...

Держа наперевес автоматы, Поляков и Алексеенко бросились в ту сторону, откуда слышались выстрелы. Во время коротких перебежек они все время чутко прислушивались к этому дробному перестуку, служившему им своеобразным ориентиром. Внезапно перед самым носом Полякова выросла знакомая фигура механика-водителя из танкового экипажа, вынырнувшего откуда-то сбоку, из-за бугра.

— Сюда! Скорее сюда! — крикнул он, и едва Поляков и Алексеенко, увлекаемые танкистом, неуклюже перевалились за бугор и распластались на снегу, как над головами, взбивая снежную пыль на кромке бугра, просвистели вражеские пули.

Экипаж был цел, но положение казалось серьезным, поскольку немцы вели огонь с нескольких точек (Поляков определил это сразу). Выход виделся в том, чтобы разбиться на несколько групп и каждой группе определить сектор ведения огня.

Они так и сделали. Поляков с Алексеенко и механиком-водителем остались пока здесь, за бугром, остальные во главе с лейтенантом перебрались к ветхому, покосившемуся строению, похожему на дровяной сарай. Позиция за бугром не представлялась слишком выгодной: она не позволяла вести наблюдение за перемещениями пехоты противника, хотя было видно, что наиболее интенсивный огонь фашисты вели из траншеи на окраине села. Наметив ориентир новой позиции — два небольших деревца возле разрушенных деревянных построек, метрах в ста от них, Поляков ждал подходящего момента для броска.

Им все же пришлось поначалу ползти по снегу, рискуя попасть под пули. А когда они поднялись и, согнувшись, бросились вперед, немцы усилили стрельбу. На полном бегу они прыгнули в огромную воронку и на мгновение прижались к мерзлой земле. Поляков поднял голову и увидел, как несколько гитлеровцев совсем рядом перебегали к очередному укрытию слева от них. Спустя несколько секунд оттуда донеслась автоматная дробь. Стреляли немцы, видимо, по группе лейтенанта, укрывшейся где-то неподалеку. У Полякова сразу же созрел план. Он поделился им с Алексеенко и танкистом. Суть плана заключалась в том, чтобы, используя фактор внезапности (немцы были увлечены перестрелкой), напасть на врага и с близкого расстояния открыть огонь. Их отделяло от воронки, где засели фашисты, не более 30—40 метров, расстояние, которое можно преодолеть, что называется, одним махом.

Когда гитлеровцы вновь открыли стрельбу, Поляков дал знак товарищам и, придерживая одной рукой автомат, бросился вперед. Еще не достигнув цели, но уже видя спины немцев, припавших к склону воронки и выпускавших короткие очереди в сторону группы танкистов, он яростно полоснул по ним из своего автомата. Неожиданное нападение с противоположной стороны парализовало волю противника. Уцелевшие гитлеровцы тотчас побросали оружие и подняли руки.

Из троих, сдавшихся в плен, один был в чине младшего офицера. Он несколько раз пытался что-то сказать по-немецки, но потом умолк и до тех пор, пока все они не вернулись к своему орудию, не проронил ни одного слова, как, впрочем, и два других солдата.

А вернулись они по той причине, что после некоторой перестрелки и довольно робких и безрезультатных попыток гитлеровцев прорваться вперед (группа танкистов действовала также решительно и смело), за их позициями вновь появились самоходки. Теперь они шли значительно правее, чем раньше. Они выходили почти во фланг обороняющимся, хотя фланг существовал довольно условно. Несколько выстрелов из орудий дали ясно понять, что медлить с отходом было бы слишком рискованно в сложившейся обстановке, что пора отходить к тому месту, где находилась оставленная Поляковым и его товарищами пушка.

Едва они, петляя среди воронок, остатков сожженных домов, достигли позиции орудия, как рядом разорвался снаряд, прижав всех к земле. Поляков ощутил острую боль в ноге и предплечье. Когда с помощью товарищей ему удалось обнажить раны, оказалось, что по счастливой случайности кости не были задеты. Раны ему перевязали, и он, прихрамывая, мог передвигаться. Боль же в предплечье донимала все больше, и вскоре рука совсем онемела.

Примерно час спустя они выпустили последний снаряд по самоходкам. Оставалась лишь одна связка гранат, припасенная танкистами на крайний случай. И судя по всему, случай этот неотвратимо приближался. Правда, самоходки непонятным образом суетились, мешкали, не спешили идти вперед, а только вели обстрел. И Поляков понял, что они ждут подкрепления, чтобы затем уже атаковать наверняка.

Ощущая всю тяжесть создавшегося положения, испытывая физическое недомогание от раны, которая давала о себе знать все больше, он тем не менее был внутренне удовлетворен. Все-таки их небольшая группа сумела завязать здесь нешуточную для противника борьбу, сковала его, по крайней мере отвлекла его внимание, заставила втянуться в перестрелку, с каждой минутой отнимая у фашистов надежду на быстрое осуществление намеченного прорыва.

Внезапно с той стороны, где на открытой местности стоял их подбитый КВ, послышался характерный гул, затем раздались выстрелы. Трассы выстрелов протянулись к вражеским самоходкам, и те окутались дымом разрывов. Поляков поднес к глазам бинокль и увидел, как, вздымая снежную пыль, вдоль Пулковского шоссе шли несколько наших танков и автомашин. Это было спасение.

Спустя несколько минут из кабины подошедшего ЗИСа выскочил капитан Сухан и, улыбаясь, радостно крикнул:

— Живы, черти! Ну молодцы! Да вы просто молодцы! — Потом, увидев сидящего на лафете побледневшего Полякова, тревожно спросил: — Поляков, что с вами? Ранен? А ну живо в машину!

Товарищи помогли командиру расчета забраться в кузов. Он сел на подостланную шинель и в изнеможении откинулся к борту. По шоссе машина помчалась в тыл наших войск. В легком забытьи Поляков слышал звуки шедшего где-то в стороне боя. Ветер раскачивал эти звуки, и ему казалось, что бой то удаляется, то подступает совсем близко.

А. Бармасов

Из книги: Герои огненных лет. Очерки о москвичах — Героях Советского Союза. Вып. 5. М.: Московский рабочий, 1982.

Другие материалы