...Много лет я собирал воспоминания о транспорте «Казахстан» — единственном из всех судов торгового флота, дошедшем до Кронштадта своим ходом. В Таллинском переходе погибло 20 боевых кораблей и катеров из 128. Значительно больше потонуло вспомогательных судов, неприспособленных к войне и почти беззащитных перед вражеской авиацией.
Сразу же, как только «Казахстан» встал на якорь в Кронштадте, история его перехода стала походить на легенду. Легендарной казалась жизнеспособность этого старенького лесовоза и сила его сопротивления. Легендарными были и отдельные эпизоды его борьбы, в частности появление человека в кожаном реглане в момент паники и, казалось, неминуемой гибели, который проявил удивительное мужество, призывал людей к спокойствию, усмирял паникеров силой слов и силой оружия. И в самые, казалось, роковые минуты принял участие в спасении судна. В рассказах многих, кто спасся, появляется этот человек, и называют его то «генералом», то «человеком в реглане», то «человеком в кожанке». Подчинив людей своей воле, этот человек заставил их сопротивляться. Его появление было внезапным, и он исчез так же, как появился.
После войны я писал о «Казахстане», пытался найти «генерала», но никаких его следов не мог обнаружить. Хотя все помнили этого человека, но стали, правда, неуверенно поговаривать о том, что, в сущности, ничего особо героического он вроде бы и не совершил, что воля его была жестокой, что он застрелил в момент паники двух людей, выкинувших белый флаг в знак капитуляции, и стоит ли пытаться разыскивать его дальше. Время делало свое дело: я все реже возвращался к «Казахстану». Встреча с Петром Георгиевичем Абрамичевым, бывшим командиром роты управления зенитного полка, вывезенного из Таллина на этом судне, снова оживила эту историю.
Я записал рассказ Петра Георгиевича. Мне показался он наиболее точным и правдивым.
«Мы поднимались на палубу «Казахстана» усталые, измотанные многодневными боями под Таллином. Я был лейтенантом, командовал штабной ротой зенитного полка. Мы уже узнали к этому времени не только, что такое контратака, но и что такое рукопашная схватка. Многих не было в живых, когда пришел приказ об эвакуации. В последний день боев ранило моего политрука Зарубина — смелого смоленского паренька. Мы на носилках доставили его на транспорт и сказали: «Что будет с нами, то будет с тобой, в беде мы тебя не бросим».
Не уходя с палубы, мы смотрели на зарево огня над Таллином, прислушивались к гулким взрывам: на берегу подрывали военную технику.
Время за полночь... Отдаются последние приказания и, наконец, команда: «Отдать швартовы!» Все как-то сразу затихло, присмирело. Носовая часть транспорта отделяется от пирса. Все на палубе. Стоим молча.
Транспорт отходит от стенки и направляется из гав.ани на рейд. Там собралось много кораблей и транспортов флота. Занимаем место в строю...
...«Казахстан» застопорил ход на траверзе острова Нарген. Справа по борту — Таллин, окутанный клубами дыма.
Мы спустились вниз, навестили в лазарете политрука Зарубина. Только глаза смотрели из бинтов.
У зенитных орудий, установленных на борту «Казахстана «, дежурили лейтенанты Речкин, Давыдов и старшина Тухмаров, они в последние дни боев у стен Таллина вели огонь прямой наводкой — так что не новички.
Взяли курс на Кронштадт.
Впереди нас небольшой транспорт напоролся на мину, блеснула шапка огня, словно вспыхнула спичка, и кораблик, переломившись надвое, быстро стал погружаться. Катера, следовавшие с нами, подбирали немногих, оставшихся на воде.
Решили организовать наблюдение за минами. Ими море кишело. Я возглавил группу по левому борту.
Одним из наблюдателей был младший сержант Козлов. Громовым голосом он завопил: «Мина по левому борту!» «Казахстан» застопорил ход, Козлов крикнул: «Мина в пяти метрах от борта». Все замерли. «Казахстан» дал задний ход. Козлов вглядывался в воду и вдруг заорал во все горло: «Мина у борта». Шагнув к борту, я увидел ее — круглую, плавно ударяющуюся о борт транспорта. Прыгнуть за борт и отвести ее от корабля — такой план сразу возник у меня. Кстати говоря, так иногда и делали. Известны случаи, когда моряки бросались в воду и отгоняли мину от катера. Опыта борьбы с минами не было, и все средства, казалось, были хороши.
За короткое время похода опыт появился. Для борьбы с минами за борт даже спускали шлюпки, отводившие мины. Но сейчас все происходило лишь в начале пути, и все в немом оцепенении смотрели, как ласково терлась о борт эта смертельная штука. И вдруг тот же Козлов заорал во все горло: «Не мина это — бочонок!» Вглядевшись, и я увидел железные обручи на боках. С мостика матюгнулись в мегафон. Возобновили ход, но темнота надвигалась так быстро, что решили на ночь стать на якорь.
До четырех часов утра мы стояли на минной вахте. До боли в глазах всматривались в воду за бортом. Под утро старшина Якимов уговорил меня соснуть часок. Я побрел в носовую часть и лег возле завернувшегося в плащ-палатку бойца в армейской шинели. Тело гудело от усталости. Влажная прохлада пронизывала до костей. Хотелось согреться. Я прижался к армейцу, пытаясь прибиться к чужому теплу. Теплее не становилось. Я потянул на себя край ллащ-палатки и коснулся ледяной руки. Поднялся, отдернул брезент и увидел спокойное молодое лицо. Луна специально появилась из облаков, чтобы посветить мне. Стыдно сказать, но на какое-то мгновение я позавидовал спокойствию, которое было в лице моего мертвого соседа. Неизвестно, что ожидало впереди нас. Опустив на лицо плащ-палатку, я поднялся и пошел искать другое место.
Проснулся от неистового крика и гама. Люди метались передо мною. Крики смешивались со скрежетом металла, палуба дрожала. Кто-то метался у борта, пытаясь перемахнуть за борт. Чьи-то руки вцепились в рукав. «Тонем, — хрипел чей-то голос, — давай за борт!» Я скинул шинель и услышал громовой голос, потом звук выстрела и очередь крепкой матросской брани. «Отставить! — командовал голос. — Буду стрелять в каждого, поддавшегося панике. Отойти от борта».
Я поднял шинель и огляделся. Нижняя часть мостика и его штурманская рубка были охвачены огнем, а наверху, на площадке мостика, стоял человек в кожаном реглане, застегнутом на все пуговицы. Голова его была непокрыта. По правому борту на шлюпбалке я увидел шлюпку. Она уже висела над водой полная людьми. Около носа и кормы шлюпки толпились матросы и пытались спустить ее на воду. Кто-то крикнул: «Обрезай концы!» Высокий армеец выхватил финский нож и без всякого соображения перехватил им носовой конец пенькового троса. Шлюпка оторвалась, люди, сидевшие в ней, посыпались в воду, как горох. Прозвучали еще два выстрела. Кто-то истошно закричал. Властный голос приказал: «Прекратить панику под страхом расстрела. Начать тушение пожара!» Ко мне подбежал Якименко. «Товарищ лейтенант, мы здесь! Вот ведра и веревки». От Якименко я узнал о бомбежке, которой не слышал во сне, и попадании бомбы.
Кто-то притащил охапку брезентовых ведер, кто-то пристроил шкерт к ведрам и опустил ведра за борт. Пустили в дело даже каски. Закипела работа. Образовался живой конвейер, из рук в руки передавали воду. Огонь в одной части мостика стал затихать.
Четыре часа боролись с огнем, и пожар потушили. Но «Казахстан» стоял на месте, объятый паром, поднимавшимся от раскаленного металла.
Караван уходил, отдельные корабли скрывались из видимости. Вокруг «Казахстана» появились плотики, а на них люди. Кричат, зовут, машут руками. Некоторые пловцы, придерживаясь рукой за борт, просят поднять их обратно на палубу, им помогают... В небе появляется девятка «Ю-88», они по одному заходят в пике и стараются добить раненый «Казахстан».
Многим и даже мне в то время казалось, что спасение — на воде. Большое искушение при очередном заходе «юнкерсов» прыгнуть в воду. Неподалеку от борта я вижу небольшой плотик без людей, который с корабля кажется таким безопасным. Но я не один. Со мной бойцы. И я не могу обнаружить перед ними свою слабость. Я ничего не могу сделать для их спасения и командую: «Лежать!» Мы ложимся и теснее вжимаемся в доски, как будто они способны нас защитить. И они защищают. Ни одного попадания за этот казавшийся таким долгим налет. Видимо, немцы учитывали скорость хода «Казахстана» и бомбили с опережением, тогда как транспорт застопорил ход и стоял на месте.
Когда фашистские самолеты улетели, я обтер лицо рукой и увидел кровь. «Якименко, — попросил я, — взгляни-ка». Оказалось, я сильно, до крови прикусил нижнюю губу. Боли, однако, не чувствовал.
Во второй половине дня поднялся ветер, нас заметно сносило к берегу Эстонии, где теперь хозяйничали немцы.
Боеприпасы на корабле кончились. Не осталось снарядов, и при первом же налете «Казахстан» не мог сделать ни одного выстрела. На мостике, где из числа армейских и флотских командиров образовался своеобразный Военный совет, было решено отдать якорь и ждать помощи от наших кораблей.
Кто-то предложил зажечь на палубе ненужное барахло, пустить дым и ввести немцев в заблуждение, создав видимость пожара. Кроме того, дымом маскировалось истинное местонахождение транспорта.
Где-то нашли дымовые шашки. Дымили несколько часов, и пролетающие самолеты нас не трогали. Но вот все сожгли, а шашки кончились. Дым рассеялся, и мы снова на виду.
Налет. Мы на этот раз находимся в носовой части транспорта. Неподалеку от нас устроились два бойца. Один матрос, другой — армеец. Оба украинцы. Они где-то раздобыли сухое молоко, развели его в горячей котельной воде, накрошили туда хлеба и принялись за еду.
Посуда — каска с выдранной подкладкой. Одна ложка на двоих, и потому один ест, другой пережидает, подставляя корку хлеба под капли, падающие с ложки товарища.
Самолеты стали делать разворот для выхода в пике.
Матрос, уплетавший молоко, не обращал на них внимания, а свободный от еды армеец оглядел небо:
— Дывись, снова летят, зараз бомбыть буде.
— Та нэхай бомбят.
Когда отрывались бомбы, тот, кто пережидал с хлебной корочкой в руках, провожал их глазами и говорил: «Це мимо». Это «Це мимо» мы слышали раз пятнадцать.
Но вот вместо «Це мимо» мы услышали:
— Во це всэ!
Раздался грохот. Мы пригнулись. Когда поняли, что и на этот раз пронесло, матрос принялся методично отчитывать своего сотрапезника:
— Який же ты чучело, Микита, аж мордой в молоко залез, дывись, на якого биса ты похож.
Армеец виновато отворачивался, вытирая рукавом лицо.
— А я думав, вин попаде, бисова балалайка, дывлюсь, опять мымо.
Микита не ошибся. Во время этого налета попадание было, но бомба, угодившая в угольную яму, не разорвалась.
...День склонялся к вечеру, ветер усиливался. Было принято решение из досок нижнего и верхнего настилов трюма делать плоты грузоподъемностью на 40—50 человек и на них переправлять людей на едва видневшийся вдалеке островок Вайндлоо, который находился от нас примерно в десяти милях.
Этот островок был большим соблазном для многих. Он казался таким близким — рукой подать. Стоит броситься в воду, и через полчаса ты спасен. Холодная вода сковывала тело, плыть было трудно, и из тех, кто попытался совершить заплыв, очень немногим удалось достичь острова. На это уходило 18—20 часов, а многие так и погибли, не рассчитав свои силы.
Темнело. На транспорте установился порядок. В носовой части командовал наш командир полка майор Рыженко. Я был его помощником. На корме командовал командир в звании полковника [Г. А. Потемин (впоследствии генерал-майор)], но кто он, я так и не узнал. Тем временем человек в кожаном реглане, проявлявший бешеную активность, спустился с мостика и пропал из виду.
Мы вытаскивали из трюмов длинные толстые доски, которые были прибиты к деревянным балкам судна, и сколачивали из них плоты.
У моих бойцов оказался с собой инструмент: кувалда, топоры, ломик. Кто-то пошутил: «Молодцы зенитчики! Запасливый народ». Палуба превратилась в мастерскую. Не обошлось без казуса. Боец, перетряхивающий инструментальные запасы зенитчиков, нечаянно столкнул железный клин, предназначенный для крепления лап зенитного орудия к земле. Клин этот, весом в шестнадцать килограммов, со звоном полетел в трюм с десятиметровой высоты. К счастью, никто не пострадал. Клин упал в двух шагах от работающих бойцов. Они отматерили нас, находящихся наверху, крепко и от души.
Основание плотов делали на палубе, а затем, спустив их на тросах в воду и придерживая у борта, делали настилы из досок. Выходило удачно. Плоты устойчиво держались на воде. На них погрузили раненых.
С острова к «Казахстану» приблизился катер, чтобы принять плоты и буксировать их на остров.
Однако оказалось, что катеру не под силу буксировать два большущих плота с людьми. Пришлось отправить один плот, а с другого стали поднимать на палубу раненых.
Катер медленно поплелся к островку. Мы завидовали счастливцам, которые будут доставлены на землю. Но как медленно он идет! Этак нужны не одни сутки для переброски всего нашего народа.
Второй плот долго стоял у борта транспорта. Постепенно он начал заполняться людьми, казалось, плыть на плоту — дело более верное, чем дрейфовать, представляя собой прекрасную мишень. Очень скоро на плоту яблоку было негде упасть. Оттолкнувшись от борта, плот поплыл. Мы пожелали ему мысленно счастливого плавания.
Забегая вперед, скажу, что когда мы наконец причалили к островку, то узнали, что второй плот не достиг земли. Вероятно, моряки не смогли побороть сильный ветер и их прибило к южному побережью Эстонии, где уже хозяйничали немцы...
Нам хотелось узнать, как идет катер с плотиком на буксире, и мы поднялись на полубак. Там скопилось много военных, и среди них мы узнали того, кто накануне боролся с паникой. Он показался мне немолодым, рядом с ним стоял худощавый мужчина в морском кителе, с нашивками торгового флота. Майор Рыженко сказал, что это второй помощник капитана Загорулько.
— А нельзя ли осмотреть машину и поднять пары? — спросил я. Загорулько ответил, что на транспорте осталось в живых всего два-три человека из большой команды. Нет кочегаров, машинистов. Механическое управление кораблем выведено из строя, мостик наполовину сгорел.
— Но можно использовать ручное управление, — предложил оказавшийся рядом эстонец. — Я сам штурман, могу помочь.
Было решено создать команду из пассажиров и попытать счастья, оживить транспорт, заставить его двигаться.
Нашлись специалисты, среди них молодой, раненный в голову инженер-механик с боевого корабля. Он организовал что-то вроде инженерного совещания.
Всю ночь кипела работа. К утру «Казахстан» стал подавать признаки жизни. А в 5 часов утра Загорулько появился на мостике и объявил в мегафон, что пары подняты, машина отремонтирована, «Казахстан» может идти своим ходом под ручным управлением.
Мы воспряли духом. Было решено: в 6.00 снимемся с якоря и идем к острову Вайндлоо.
Проходят томительные минуты ожидания. Якоря выбрать невозможно, брашпиль испорчен. Решили снять якорь — цепи со стопоров. Все это проделали добровольцы.
И вот — малый вперед! Тишина такая, что слышен шорох воды. «Казахстан» трогается и медленно идет вперед. Мы уходим от смерти. Уже недалеко маленькая, но спасительная земля. На этой земле мы можем драться с врагом и нас не взять голыми руками.
«Казахстан» набирал скорость, когда сигнальщик младший сержант Козлов сообщил:
— К нам навстречу с острова Вайндлоо идет катер.
Я в то время стоял рядом с Загорулько у ручного рулевого управления. Мы решили, что катер вышел встретить нас и поздравить с победой. Однако было заметно, что на катере чем-то обеспокоены. На ходовой рубке катера стоял матрос и быстро семафорил.
— Курс ведет к опасности, впереди минное поле, — доложил Козлов, читая семафор с катера.
«Казахстан» шел прямо на минное поле, поставленное нашими кораблями. Мы могли погибнуть, если бы нам вовремя не просигнализировали. Спасибо катеру! Его команда не знала сна и усталости. Около 400 человек она подобрала в море и доставила на остров. И теперь вышла в море, чтобы предупредить нас об опасности.
Мы уменьшили ход и осторожно двигались, обходя минное поле и маневрируя.
Из-за большой осадки и отлогого берега «Казахстан» не смог подойти вплотную к острову. В 50 метрах от берега он застопорил ход.
Началась выгрузка. Всех потянуло на землю, Но между транспортом и берегом пролегла полоса воды. На помощь пришел тот самый плот, который мы сколотили и который успел за ночь совершить два рейса. Он-то и стал для нас паромом.
Остров Вайндлоо находится в Финском заливе, неподалеку от берегов Финляндии. Это маленький кусочек суши, вытянувшийся в длину на 250—300 метров, а ширина его и того меньше — 50—60 метров. Единственный военный объект на острове — маяк Стэншер. На вооружении у команды маяка была 37-мм автоматическая зенитная пушка, установленная для обороны маяка с воздуха. Желанный островок не смог принять на клочке земли весь наш народ. Часть людей, в основном раненых, пришлось оставить на борту судна.
Сразу было объявлено, что комендантом острова является полковник Потемин.
Началось формирование батальонов, рот, взводов и отделений. Им отводились места. Мы занимали круговую оборону острова, на случай нападения противника.
Я был назначен командиром первого взвода второй роты первого батальона. Мы расположились в центральной части острова. Всего было пять батальонов на самом острове и резерв коменданта острова на «Казахстане».
Строго было приказано, чтобы на «Казахстане» не было никакого движения. Пусть все будет так, будто транспорт покинут. Потопление ему не угрожало, он стоял на мели, а люди, оставшиеся там в качестве резерва, могли понадобиться для пополнения в предстоящих боях.
Наш народ был потрепан. Многие обросли щетиной. Теперь мы могли отдохнуть, привести себя в порядок. Кто-то пристроился на камне, торчащем из воды, и умывался. Рядом лейтенант правил о ладонь бритву и брился. Я поспешил к майору Рыженко, он стал заместителем коменданта и дежурил на КП гарнизона. Вид у него был не командирский: китель мятый, грязный, брюки в коленях порваны, и только фуражка, чистая фуражка, выглядела как надо.
Я предложил ему шинель, которую накануне войны мне очень складно сшили в таллинской мастерской Военторга. Он не отказался, где-то нашелся галун, и Якимов не совсем красиво, но ловко нашил на рукава три полоски.
— Вот теперь вы, товарищ Рыженко, настоящий заместитель коменданта, — сказал ему полковник. — Постарайтесь приодеть своего лейтенанта, а то человек в одном кителе, куда это годится?! — указал Потемин на меня.
Мне вручили большущий бушлат и каску, что спускалась на самый лоб. В этом виде я не походил на боевого командира. Ботинки я потерял, когда по глупости скинул их, располагаясь в первую ночь на отдых. Теперь правая нога болталась в ботинке сорок пятого размера, а левую ногу обжимал ботинок сорок первого размера.
Говорят, без сна тяжелее всего, но нас мучил голод. Ели мы в последний раз еще в Таллине 26 августа и то на ходу. На остров же мы прибыли 29 августа.
Начались поиски продуктов. Запасов продовольствия хватило только для раненых на сутки-двое, не больше.
На «Казахстане», кроме двух мешков пшена, больше ничего не оказалось. В котлах небольшой бани, выстроенной для команды маяка, сварили кашу, ее выдавали по две столовые ложки на брата.
Но и то было хорошо. Многих томила жажда, и у колодца, около маяка, неотступно толпились люди и пили без конца солоноватую воду.
Скоротали день 29 августа. Весь наш народ был занят организацией обороны: оборудованием окопов, укладкой камней. Бойцы чистили орудие. У меня был трофейный немецкий автомат и множество снаряженных дисков, которые помогал мне носить старшина Якименко.
Утром 30 августа начальство обходило наши боевые порядки. Давали указания, инструктировали бойцов. Ко мне подошел Рыженко. Сказал, что ночью катер подобрал в море многих наших сослуживцев. В том числе майора Алексеева — начальника штаба полка, капитанов Борисова, Гмырю, Мохова и других наших товарищей.
Майора Алексеева я вскоре увидел в парилке бани. Он вымылся и спал как убитый. Он продержался в море 22 часа. Кожа на ногах была похожа на рыбью чешую, все тело было изъедено соленой морской водой.
Потом я узнал от Рыженко, что на остров Гогланд послан катер с Вайндлоо с донесением о состоянии гарнизона. Этот же катер должен был возвратиться с приказом и инструкциями от высшего командования. До этого связи у маяка с островом не было, маленькая радиостанция не действовала, комплект батарей для ее питания давно отслужил свой срок.
Весь день 30 августа прошел в ожидании. За сутки было два одиночных налета «юнкерсов». Они бомбили остров, но бомбы падали в воду. Правда, один «Ю-88» пытался обстрелять остров пушечным огнем, но сам попал под меткий огонь нашей маленькой зенитки и поспешил убраться восвояси.
Катер с Гогланда все еще не возвращался. Мы начали тревожиться. Было не ясно, почему его нет. И что нас ожидает.
Утром 31 августа появился самолет. Он летел прямо на наш островок со стороны Гогланда. Самолет сделал круг над нами, и от него отделилось какое-то черное пятнышко. Мы догадались: вымпел. Но его отнесло в море. Двое матросов на шлюпке отправились на поиски вымпела. Но не нашли его. Вероятно, он был отогнан волной далеко в море.
Снова потянулись томительные часы ожидания. Уже на заходе солнца 31 августа сигнальщик маяка обнаружил дым, а затем и силуэты кораблей, приближавшихся к острову Вайндлоо.
Была объявлена тревога. Все заняли свои места. Сигнальщик никак не мог опознать корабли. Мы приготовились дать бой.
Небольшой катерок вырвался вперед и открыл артиллерийский огонь, но его снаряды не достигали острова. Справа от нас раздался оглушительный взрыв. Это взорвалась мина. Катер стрелял не по острову, а по минам.
— Это наши! Наши идут! — прокричал сигнальщик с маяка. Но ему не сразу поверили.
Только когда катер подошел к берегу, стало ясно, что это наши. Вслед за катером подошли один за другим к маленькому пирсу тральщики и приняли на борт защитников Таллина. Встречали нас по-братски.
Часть людей корабли взять не могли. Пришлось им вернуться на «Казахстан». Его сняли с мели, и, когда наступила темнота, поблагодарив маленький остров Вайндлоо, мы взяли курс на Кронштадт.
Все мы почти сразу уснули и проснулись уже первого сентября, когда тральщики проходили остров Лавенсаари. Путь наш был спокойным, немецкой авиации и кораблей в море не было.
Переход «Казахстана» из Таллина в Кронштадт продолжался четверо суток».
...Рассказ П. Г. Абрамичева во многих деталях подтверждается другими участниками перехода на «Казахстане». В частности, все вспоминают «человека в реглане».
«Мы не знали его фамилию и его воинское звание, мы только слышали его решительные команды для спасения «Казахстана», — пишет боец пулеметного взвода Иван Андреевич Шаповал из Москвы.
«В самые трагические минуты, — вспоминает помощник капитана «Казахстана» Л. Н. Загорулько, — около меня появился человек в кожаном пальто. Это был сильный человек, воле которого быстро подчинились пассажиры и беспрекословно выполняли все его приказания».
«Помогите мне найти этого человека, — обращался к читателям «Красной Звезды» подполковник медицинской службы запаса М. Ушаков. — Ему следовало бы посвятить стенд в военном музее, ведь он спас жизнь сотен людей». К этому редакция добавляет: «Быть может, прочитав строки этих писем, откликнется балтийский моряк, назовет свое имя».
Но он не отозвался.
Двадцать лет спустя после Таллинского похода я выступал перед молодыми матросами в Ленинграде. Рассказывал им о Таллинском переходе, о «Казахстане» и неизвестном, растворившемся в толпе. После выступления ко мне подошел высокий лейтенант:
— «Генерал», о котором вы говорили, — мой отец Алексей Григорьевич Аврашов. Я прочитал то, что вы написали о «Казахстане», но не показал отцу. После ранений и контузии он тяжело болен, а когда вспоминает про войну — очень волнуется. Мы стараемся избавить его от этих воспоминаний.
— Я могу увидеть вашего отца?
И вот мы на Выборгской стороне в Финском переулке на пятом этаже большого серого дома.
Я ожидал увидеть крупного, внушительного вида человека, о котором рассказывали люди. Только такой человек, казалось мне, может действовать в таких ситуациях, когда паническое состояние возникает мгновенно и охватывает всех, как пожар. Трудно сохранить хладнокровие, подчинить своей власти людей, внушить им уверенность. Для этого нужны, как мне казалось, не только личная воля, но и большие физические возможности: маленького человека со слабым голосом никто не увидит и не услышит.
Передо мною был человек некрепкого сложения. Приступы кашля прерывали его рассказ. И только глаза, сверкающие глаза обнаруживали бурлящую волю. Мне показалось, что он живет за счет каких-то раздражителей, которые подстегивают его, рождают в нем сильную волю к борьбе за жизнь.
Я не решался перейти к делу, боясь бросить в этот тлеющий костер такую легковоспламеняющуюся материю, как воспоминание, и мы топтались вокруг незначительных предметов. И вдруг, не помню как, разговор вспыхнул, и сидящий передо мной человек преобразился. Его лицо окрепло, стало крупнее, глаза глянули по-молодому, голос зазвучал ровно.
— Я служил в штабе флота шофером. Последние трое суток не спал — в Таллине были такие бои, что спать не приходилось. Когда приехал в Бекхеровскую гавань, погрузил свою машину на «Казахстан» и попросил у коменданта разрешения прилечь в его пустующей каюте. Тут же заснул. Проснулся от сильного взрыва где-то поблизости, вскочил с койки, хотел выскочить в коридор, но дверь заклинило, не открывается. Схватил стул и выбил большое оконное стекло — иллюминатор, выбрался на палубу в брюках и морской форменке, без головного убора. Первое, на что наткнулся на палубе, — это сброшенный кем-то кожаный реглан. Надел его и нащупал во внутреннем кармане пистолет. Вокруг стоял гвалт, немецкие самолеты снова и снова шли в атаку на нас, небо подсвечивало пожаром. Люди метались по палубе. Иные в отчаянии бросались за борт. На подходе к мостику я столкнулся с Загорулько, пытавшимся навести порядок. Человек он не военный и обращался к людям через мегафон слишком мягко и деликатно. Я крикнул Загорулько: «Следуй за мной!» Его, как видно, реглан сбил с толку, и он пошел следом. Поднялись на шлюпочную палубу. Я схватил у Загорулько мегафон и выкрикнул команду: всем оставаться на местах! Помню, что пригрозил пистолетом и даже дал один или два предупредительных выстрела в воздух.
Подошел пожарный буксир, нам хотели помочь потушить огонь. Но буксир подошел справа, а пожар у нас полыхал в левой части. У них оказался очень короткий шланг. Наш лесовоз полыхал все сильнее. Надо было что-то предпринимать для тушения пожара.
— Ведра есть? — спросил я у Загорулько.
— Есть, товарищ генерал, — ответил он и послал за ведрами.
«Генерал так генерал», — подумал я и скомандовал построиться в цепь и приготовиться к тушению пожара. Паника стихала. Я встал среди тех, кто тушил пожар. На корабле образовали свой военный совет во главе с полковником Потеминым. Под его руководством мы тушили пожар, потом отремонтировали машину и своим ходом дошли до ближайшего островка Вайндлоо. Когда пожар на транспорте стал утихать, я почувствовал страшную жажду и подошел к врачу, попросил напиться. Он протянул мне пол-литровую матросскую кружку. Я выпил ее несколькими глотками и попросил: добавь! Он налил еще, и я выпил еще полкружки... После, когда мы пришли в Кронштадт, наш врач хотел угостить меня спиртом. Я даже отшатнулся: не только спирта, даже вина не пью. Врач покосился на меня недоверчиво:
— Меня-то вы можете не стесняться. Это ведь я дал вам на корабле выпить спирта, и вы пили, даже не поморщившись.
Клянусь, думал, пью воду.
Аврашов прошел всю войну. Служил на бригаде торпедных катеров, был тяжело ранен и контужен. Он сказал, что нечасто вспоминал то, что произошло на «Казахстане», — война была полна напряжения и не раз ставила людей в необычайные обстоятельства.
«Об одном жалею, что погорячился: реглан выбросил. Крепкий был реглан, хороший. До сего дня бы носил».
Мы целый вечер беседовали о войне. И уже совсем собрались прощаться, как Аврашов вдруг сказал, что, кроме меня, был знаком с еще одним писателем.
— Вместе с нами на «Казахстане» был писатель, — сказал Аврашов. — Фамилию не знаю, и разве в горячке меня это интересовало?! Только это был настоящий мужик, видно, из военных, опытный командир. Он тоже усмирял паникующих, подбадривал всех, говорил, что о нас — попавших в беду — сообщено по радио командованию флотом и к нам уже идет помощь. Это была чистая липа, я-то знал, что радиорубку разбило в пух и прах. Но народ поверил, и вы себе не представляете, как люди принялись пожар тушить — мол, продержаться час-другой надо... Крепкий был мужик, волевой... Жалко, фамилию не упомнил, все его «товарищ писатель» называли...
Писатель, о котором вспоминают многие участники героического перехода «Казахстана», — это Александр Ильич Зонин, человек безупречной репутации, большой храбрости и высоких понятий о чести. У меня сохранилось письмо Зонина, в котором он тоже вспоминает историю с «Казахстаном». Новые детали и точности писательских характеристик побуждают меня привести и эти воспоминания в сокращенном виде.
«Нашу штабную группу, с комдивом во главе, ведут в кают-компанию экипажа. Здесь знакомлюсь с уполномоченным от Военного совета КБФ полковым комиссаром Лазученковым. Он растерян — все планы нарушены, уже должны были уйти, а продолжаем стоять и попадаем в хвост последней колонны. По плану на «Казахстан» следовало принять не больше двух тысяч пассажиров, а приняли четыре. В трюмах оказались какие-то автомобили [Возможно, что речь в данном случае идет о первых советских радиолокаторах, которые находились на борту "Казахстана". Назначение этих машин было известно в ту пору очень немногим. Об этом пойдет речь в главе "Неоткрытые острова" (Примеч. Н. М.)]. Главное — верхняя палуба забита людьми так, что не добраться к пожарным средствам. Очень стеснены зенитчики.
Ко мне подходит бывший старшина с эсминца «Ленин» — ему пора на вахту, и он предлагает мне койку в своей каюте.
Ложусь, но не могу спать. Сначала слышу, как наконец снимаемся со швартовов. Якорь, громыхая цепью, уходит в клюз. Топот людей и возбужденные голоса долго не стихают. В иллюминаторе бело-зеленая кипень воды и закрытый туманом берег. Мы, кажется, единственное судно из крупных единиц, идущее в хвосте каравана. С нами только катера-охотники и старенькие парусно-моторные шхуны.
18.20 — разрывы бомб, и между их оглушающим грохотом, который вызывает крен корабля, сверху начинают лаять наши зенитки. Внезапно крен в обратную сторону, дверь распахивается, чувство такое, будто корабль уходит в воду. Страшный удар... Через коридор к кормовому трапу бегут толпы людей — у них общее выражение страха и безумия на лицах.
Первая реакция — бежать вместе со всеми, но почему-то не бегу и, взглянув в иллюминатор, вижу, как море возвращается в прежнюю плоскость. Видимо, корабль не тонет или может продержаться еще долго — крен уменьшился. Стараюсь одеться без торопливости и суеты и с облегчением думаю о том, что законно могу расстаться с надоевшим и постоянно оттягивавшим плечо противогазом.
Наверх я вышел минут через пятнадцать и поднялся на шлюпочную палубу. Отсюда многое было видно. Звено фашистских самолетов возвращалось. Зенитчики сосредоточенно ставили завесу. Они работали перед стеною дыма и огня, закрывавших мостик, трубу, мачту и всю остальную часть корабля до носа. Им помогали пассажиры, подтаскивая ящики со снарядами и пулеметными дисками. Но были и другие, те, кем овладела паника в момент попадания бомбы. Я уже знал, что бомба разметала людей на мостике, проникла в машинные недра, перебила электропривод, и корабль, не управляемый, дрейфовал в море и все больше отставал от последней колонны кораблей, ушедших из Таллина. Паникеры оттаскивали ящики боеприпасов к бортам, поднимали их и сбрасывали в воду. Слышались восклицания:
— Пока пожар не дошел... Взорвется боезапас, все погибнем.
Стена огня сомкнулась и разделила корабль на две части, У самого форштевня и в малярке, находившейся здесь, под палубой, сам собой образовался коллектив, вожаками которого были батальонный комиссар Гош, зенитчик-майор Рыженко, действовавший со своими орудиями и с счетверенными пулеметами (он был монопольный оборонитель носовой части), капитан с забытой мною грузинской фамилией, тоже служивший потом в Кронштадтском гарнизоне, и хроменькая машинистка из штаба Сутырина, чуждая страху и поглощенная заботой о нас, мужчинах, таких беспомощных в сравнении с нею в прозаическом деле — устройство жилья, питания и т. д.
Благодаря зенитчикам, которыми командовал Рыженко, мы организовали оборону корабля. Когда голос его сел, я взял в руки мегафон и повторял отдаваемые шепотом команды. Мы ясно понимали, что для спасения корабля надо погасить пожар. В ход пошла любая посуда от ведер до касок. Выстроившись цепью, все, кто мог действовать, от солдат до женщин и ребят, заливали огонь водою.
Рыженко прошептал, а я повторил в мегафон, что к нам идет помощь. Между тем помощь была лишь надеждой, а на деле на наш старенький пароход уже было сброшено, по нашим скромным подсчетам, 164 бомбы. Радиопередатчик был безнадежно испорчен, и мы не могли никак его починить. В сумерках мы поняли, что авиация врага в нашем районе сочла свою работу законченной. Пожар стихал.
Теперь нашей задачей было прекратить дрейф, стать на якорь; затем любыми средствами добиться хода корабля и подвести его хотя бы к Вайндлоо, маленькому островку со станцией СНИС, островку, с которого уже виден, несомненно, удерживаемый нами, остров Гогланд.
Так определил нашу задачу стихийно образовавшийся штаб корабля [Как точно установлено, действительно, в самой критической обстановке на "Казахстане" был создан штаб по спасению судна под руководством полковника (впоследствии генерал-майора) Георгия Андреевича Потемина, в который входили: полковник Н. И. Скородумов, капитаны Панфилов и Живодер и другие командиры Красной Армии и Флота. По указанию штаба действовали члены и судовой команды под руководством помощника капитана Л. Н. Загорулько (Примеч. Н. М.)].
Итак, отдали якоря (потом, чтобы уйти, их пришлось отклепать, — вручную, конечно, было не вытянуть). И началась работа в котельной. Воды в запасе было достаточно, да никто и не стал бы наполнять котел морской водою. Мы даже обедали, разведя в котелках с котельною водою молочный порошок. Трудность была в тем, чтобы управлять рулем — за отсутствием мостика со всем его оборудованием — из румпельного отделения. Глаза управлявшим заменяла голосовая связь — цепочка людей, протянувшаяся от обгорелого верха до входа в румпельное.
Со скоростью пешехода «Казахстан» к темному времени добрался до Вайндлоо».
Потом многие участники плавания на «Казахстане» отмечали мужественное поведение нашего товарища по перу писателя Зонина. О нем еще пойдет речь впереди...
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
