 |  |
| |||||||||||||||
Город-фронт | |||||||||||||||||
ДЕНЬ ЗА ДНЕМ 
1942 Город-фронт |  Написать письмо |
Из книги: Подвиг Ленинграда. Документально-художественный сборник. М., Военное изд-во МО СССР, 1960
А. П. Наумова-Маккавеева
Незабываемое
(из записок жены фронтовика)
Анастасия Петровна Наумова-Маккавеева была до войны библиотечным работником. Муж ее, Сергей Федорович Маккавеев, сотрудник одного из ленинградских институтов, в первые дни войны ушел на фронт и стал командиром минометного расчета.
Когда Ленинграду угрожала блокада, Анастасия Петровна не уехала из осажденного города, желая посильным трудом помогать общей борьбе. Во время блокады тяжело заболел маленький сын Маккавеевых, и Анастасия Петровна неимоверным" усилиями спасла его от гибели. Она работала во время блокады в школьной библиотеке, детских яслях, детском доме.
Год 1941-й
Мой дорогой Сергей, где бы ты ни был - мысли мои всегда с тобой. И сын Ярославушка часто вспоминает тебя. Сейчас смотрит, как я пишу. И спрашивает: "Ты папе пишешь?".
В городе окна магазинов забиты досками. Памятники укрыты мешками и песком. По улицам можно ходить только до 10 часов вечера.
Был большой воздушный налет. Зенитки сразу стали бить с таким шумом, что казалось - это над нашим домом. Мне не хотелось будить Ярославушку, но он проснулся сам, когда где-то близко упала фугаска. Сидели на лестнице больше часа, за это время раз 7-8 были сброшены бомбы.
Больно за сына... Он не по-детски серьезен. Вчера ночью во время тревоги без всяких капризов вылез из своей кроватки, а потом в бомбоубежище молча лег на стульях. Глаза задумчивые, строгие. И часа через полтора, когда разбудила его, чтобы нести домой, совсем не капризничал. Вышли на улицу - темнота, дым, гарь...
Разрывы снарядов, гул самолетов, частая пальба зениток, рев сирен - все это теперь наша жизнь. Вечером при тревогах спускаемся с сыном со своего шестого этажа в бомбоубежище.
Все время думаю о тех, кто на фронте. О моем дорогом изныла душа. Но нельзя распускаться...
Домохозяйки дежурят на крышах. Сегодня во время обстрела дежурила соседка - Люба Кузнецова. Двое ее сыновей на фронте, дома осталась дочурка лет пяти. И все-таки Люба несет дежурства по противовоздушной обороне.
Когда объявили тревогу, поднялась к ней на крышу. - Боязно? - спрашиваю. - Конечно, - отвечает она. Постояли вместе, и обеим стало как-то спокойнее.
Не успела одеть сына, как раздался характерный шум, упала бомба. Мы думали, что на нашу улицу, оказались - на Колокольную. Только выскочили на лестницу, слышим свист бомб, осколки падают в наш двор, разбивая стекла. Наш район здорово пострадал. Повреждены дома на Колокольной, на Дмитровском, на Лиговке, на площади Нахимсона... Потом узнали, что так было во многих районах. Налет продолжался больше двух часов. Стало страшно, но показать этого было нельзя. Одна жиличка из 13-й квартиры очень испугалась, кой-кто громко заплакал - пришлось даже прикрикнуть на них, чтобы водворился порядок.
В иные дни - по десять воздушных налетов. Это, наверно, делается намеренно, чтобы измотать нервы, вызвать панику, сломить наши души. Нет, не выйдет!
Утро прохладное, но погожее, солнечное. Ездили с сыном в Лесное, сдавать стандартную справку.
Как там чудесно. Осенние золотые листья, строгие, задумчивые сосны, голубое небо, тишина. И представилось мне, что войны нет, что идем мы с Ярославушкой встречать нашего папу... Но всюду серые шинели, вырытые щели, из них торчат дула зениток.
Тревога. Сынок спит одетый - подняла, завернула в одеяло, но не ушла из квартиры, а сидела в передней у двери (как будто в этом спасенье!). Потом уложила его в постель - он моментально уснул в шапочке и пальто. А немецкий "шмель" гудит, опять бьют зенитки.
Ярославушка очень болен - корь, и в тяжелой форме. Бредит, зовет отца. Ох, и тяжело сейчас в Ленинграде! Но все равно Гитлеру не праздновать победу.
Получила извещение, что Сережин институт эвакуируется в Среднюю Азию, пригласили и меня.
Не могу уехать. Правда, у меня сейчас перерыв в работе из-за болезни Ярославушки, но как только выздоровеет - поступлю. А пока помогаю, чем могу: дежурю, выполняю работы по нашему домохозяйству. Мы, женщины, песок носили, красили чердаки по указаниям пожарной охраны и т. д. Не могу оставить Ленинград в такое время. Да и Сереже трудно будет нас найти, если уедем.
Ночью ходила вызывать доктора. В городе темень. Прохожих не видишь. Только слышно покашливанье. Сейчас все ленинградцы по вечерам на улице умышленно кашляют, чтобы не натолкнуться друг на друга. Авто едут, конечно, без фар.
Смерть прошла совсем рядом. Попала фугаска в дом напротив нас, да и не одна. Сын играл на полу - вдруг грохот, дом зашатался, покачнулся раз, другой, что-то посыпалось в квартире, загрохотало на лестнице Я была уверена, что это в наш дом. Какой-то миг ждала, что мы полетим вниз, потом схватила Славика, выбежала в переднюю и встала... между дверей. После узнала, что одна бомба попала в дом № 2/5 по улице Достоевского - это за нашей коридорной стеной, а другая - в дом № 10 по Кузнечному переулку - это как раз напротив наших ворот. В нашем доме со стороны улицы осколками выбиты стекла.
Хлеба нам теперь дают 125 г. Этот кусочек сырого, неизвестно из чего выпеченного хлеба умещается на ладони.
Своеобразно выглядит наш Кузнечный рынок. Лари, конечно, закрыты. Продовольствия нет. Зато многие вынесли мебель - ее пытаются сменять на продукты. Наверное, очень немного надо дать хлеба, чтобы приобрести, например, вот этот кабинетный диван.
Темно, света нет, сидим при свече. Мой мальчик смотрит картинки, он это может делать часами. Стал прямо прозрачный, не улыбается. Ничего не просит, только порой вопросительно смотрит на меня - хочет есть. Сама еле, хожу, все болит, руки опухли, в царапинах, в ожогах, лицо страшно отекло, очень страдаю от холода, порой шатаюсь при ходьбе, но духом не упала, нет. Я верю.
И все ленинградцы так. Соседка Анна Игнатьевна ходит пешком за Московские ворота, а ведь ей около шестидесяти лет. Жилец из 19-й квартиры вчера шел с работы четыре часа. Трудятся они в неотапливаемых помещениях, где даже свечей нет, а горят куски ваты в какой-то вонючей смеси. И все равно люди работают. Вот они ленинградцы. И таких хочет покорить Гитлер. Он безумец.
Дорогой мой Сергей, где ты? Вдруг мы уже никогда не увидимся? Сын наш часто тебя вспоминает.
Голодно, холодно, нет воды, не действует канализация. Бани и парикмахерские не работают.
Смерть скалит зубы, голодная смерть. Сегодня в магазине умер мужчина. Тихо и просто. Голод остановил его сердце. Умирают мгновенно. Словно кто на свечу подует - и она гаснет.
Не хочется умирать. Жить хочется. Боюсь за свою дорогую кроху. Он тает на глазах. Покормлю, он не сыт, но всегда скажет: "Спасибо". Как-то он сказал: "После войны буду много хлеба есть, просто так".
О, как я ненавижу преступников, приведших к войне!
И на меня смерть заглядывает. Жизнь требует очень больших усилий: надо работать, принести воды на шестой этаж, вынести помои, поколоть дрова (осталось несколько больших коряг), постирать, да и помочь кой-кому, кто еще послабей.
В нашей квартире сейчас живут четверо - я с Ярославушкой, соседка Анна Игнатьевна Ногинова и сосед Кондратьев.
Кондратьев и Ногинова работают за Московской заставой и каждый день ходят туда на работу. Я работаю в детских яслях. Живем мы дружно, стараясь помогать один другому.
Ура! Прибавили хлеба. Рабочие сейчас получают 300 г, служащие 250 г, иждивенцы и дети по 200 г.
Славик пошел в очаг - там он будет находиться среди ребят и регулярно питаться. Вот вам, фашисты! Под самым вашим носом, в кольце блокады открываются новые очаги. Ленинград живет и борется!
Вечер. Славик спит. В комнате прохладно: у нас кончаются дрова. Вода замерзла, даже в прачечной. Вообще вода становится проблемой. По улицам ходят люди с пустыми ведрами, если у кого увидят воду - бросаются с вопросом: "Где вы взяли воду?".
Во всех учреждениях жуткий холод. В столовой обедаем не раздеваясь, при слабом свете отчаянно дымящей коптилки, ноги и руки ноют от холода. Люди умирают на улицах без единого слова жалобы. Посмотришь, постоишь минуту, как в почетном карауле - ведь это на боевом посту погиб ленинградец, - и идешь дальше.
Год 1942-й
Новый год. Без света, без воды, почти без пищи, главное - без Сережи
Очень ослабел наш сосед. Мы с Анной Игнатьевной беспомощно стояли около него, вливали с ложечки теплый чай, больше ничего у нас не было. Он попросил закурить, и Анна Игнатьевна открыла свою последнюю драгоценную пачку папирос - вот молодец! Не пожалела, а ведь пачка папирос - это сейчас полкилограмма хлеба.
О Славике сестра в очаге сказала: "Очень слабенький ваш мальчик, боимся за него, берегите!". Легко сказать - берегите, а чем? как? Мой бедный птенчик! Хоть бы просил, плакал - никогда.
Умер наш сосед Кондратьев. Мы сохранили и передали родным Кондратьева его продовольственную карточку, это поможет им похоронить его.
В квартире остались мы с Анной Игнатьевной. Это настоящая ленинградская героиня. Болея цингой, еле живая, тащилась в далекий путь на работу.
Теперь она берет работу на дом - плетет маскировочные сети.
В самые трудные дни мы объединились. Живем вместе, это дает нам возможность экономить топливо, быт становится хоть немного легче.
Шла по Невскому. Везде сугробы, ямы, ухабы. Трамваи давно не ходят, даже рельсы невидимы. Люди идут посреди проспекта, по тропочкам. Несут воду. Попалась даже одна женщина с коромыслом. Это на Невском проспекте. Посмотрел бы Николай Васильевич Гоголь.
Простояла в очереди за водой полтора часа. На всем Кузнечном переулке вода есть только в прачечной дома № 10.
Была елка в нашем очаге. Знайте, фашисты, хоть вы сдавили город кольцом и бросаете на нас бомбы и снаряды, мы живем, да еще устраиваем праздники своим ребятам. Мой Славик был счастлив, глядя на деда Мороза.
Город наш, как заколдованный, - будто в сказке. Уснули трамваи - видно, в пути их застало прекращение тока. Стоит одинокий троллейбус, а кое-где их и целый ряд. Все занесено снегом, обледенело.
Проходя по улице, я увидела, что начинают расчищать трамвайные пути - очевидно, собираются пустить трамвай. Оглядела работающих и содрогнулась: почти у всех опухшие, землисто-серые лица. У одной женщины выпала лопата, я подошла к ней: "Посидите, дайте я вам помогу".
Она села, безучастно, покорно. Но и я смогла лишь недолго работать лопатой и опустилась на снег.
И все-таки жизнь идет, город не сдается, неутомимо работают бойцы МПВО, по первому зову направляясь туда, где нужна их помощь. Милиционеры на посту. Порой так на посту и умирают.
Лютый мороз, 37 градусов. Два часа стояла в очереди за водой, а потом тащила ее на шестой этаж. Сходила в сарай, принесла оттуда часть шкафа, сама не знаю, как его ломала и колола. Сил-то нет. Ведь сегодня ела лишь студень из столярного клея. Хотя бы для памяти запишу, какую дрянь я ела вообще в блокаду: лепешки из опилок, студень из столярного клея, заплесневелую бульонную заварку, от которой при жевании вылетал изо рта зеленый пепел, сырые отруби, блины из обойной муки с клопомором, горькую сырую дуранду. Но и это все в прошлом, сейчас об этом только мечтаю, но, увы, все давно съедено. А жить хочется...
С хлебом перебои. Нет воды на хлебозаводе. По этой же причине весь день и вечер горит, как факел, дом на Ивановской улице - нечем тушить. Горит, и уже не один день, Гостиный двор.
А Сережа прислал весточку: жив и здоров. Вот это счастье!
На нашей аптеке объявление: "За неимением света, топлива и воды аптека не работает". За водой иногда ходим на Пушкинскую к Невскому - там что-то вроде артезианского колодца. Народу много, очередь долгая.
Ноги еле ходят. Хоть бы скорей весна... Но как бы мы ни устали, я не видела ни одного ленинградца, который готов склониться перед врагами.
Сын очень болен. Понос, беспрерывный кашель... Не отдам костлявой моего сыночка.
Борьба за жизнь продолжается. Ох, сколько снегу в городе!.. И как наш израненный город все же хорош. По просьбе сотрудника "Ленинградской правды" написала заметку о двух домохозяйствах - самом худшем и самом хорошем. Худшее - наше, а лучшее - по Кузнечному переулку в доме № 10. Там очень энергичный управхоз. Ведь дом № 10 основательно пострадал от бомбы, а управхоз с помощью бойцов МПВО и работников домоуправления все, что возможно, отремонтировал, поселил людей, достал кое-какое топливо, да еще снабжает водой весь наш переулок. Сам всегда чистый, подтянутый, вежливый, а ведь живет как все: и мерзнет, и голодает. Молодец! Настоящий ленинградец.
Сын поправляется, и в душе опять укрепилась бодрость, даже напеваю. Слушаю радио, играют Чайковского. Это мне подарок - ведь я сегодня именинница.
Спит мой воробушек, а я не могу, думаю о Сергее.
1 и 2 мая 1942 года ждали налетов, но абсолютно тихо. Дни же стояли чудесные, солнечные. Город в красных флагах. Деловой, спокойный, чуть настороженный. Я абсолютно спокойна: охраняют нас в такие дни с воздуха особенно бдительно.
Город убран, вычищен, словно и не было ужасной зимы. Немцы, наверное, ждали, что в городе будет эпидемия. Опять у них сорвалось. Всем нам, ленинградцам, пришлось поработать ломиком и лопатой.
В очаге у Славика был праздник. Меня тоже пригласили. В разгар веселья раздался оглушительный грохот - обстрел! Но это эпизод. Детвора не обратила внимания, хоть стекла дрожали и тряслись рамы. Мы, взрослые, переглянулись и ничего не сказали. Вокруг были милые, хотя и бледные, худые ребячьи мордочки.
Еще зимой, в самое холодное время, проходя мимо библиотеки имени Крылова, что на углу Социалистической улицы и улицы Правды, я отворила знакомую дверь. В библиотеке на подоконниках лежал снег.
И все-таки там находились на своем посту директор библиотеки Любовь Захаровна Рубина и старушка-уборщица. Они подклеивали книги. Пальцы у них были лиловые от холода.
Когда-то до войны я брала в этой библиотеке передвижку для нашего дома, и каждый уголок был мне тут знаком. Но я не предполагала, что и сейчас, в блокадные дни, библиотека работает, имеет читателей, выдает нужные людям справки...
Л. З. Рубина предложила мне организовать библиотеку в 301-й школе. Начала там работать в школьной библиотеке, это поднимает дух.
А дни - грозовые. Однажды попала в зону обстрела. Вот это был обстрел! Снаряды свистели ежеминутно, грохот был адский. Я очень испугалась за сына: ведь совсем близко его очаг. Не знаю, как дошла туда, ноги подкашивались от тревоги. Оказывается, смерть была совсем недалеко от наших ребят: снаряд упал в нескольких шагах от очага.
Пополняем школьную библиотеку. Книги собираем из разных мест. Переношу их, разбираю и привожу в порядок. Так отрадно перебирать книги, атласы, смотреть карты.
Исполнился год войны. Только год, а кажется, много лет прошло.
В городе стало безлюдней, многие женщины с детьми эвакуировались в тыл.
Идешь по улице Достоевского - тишина. Одного, двух, самое большое - пять человек встретишь. Улица поросла травой. У кранов на мостовой женщины полощут белье.
Всюду следы разрушений. Обстрелы стали особенно свирепыми, все содрогается от грохота. Налеты с воздуха реже, но очень шумные. Я восхищаюсь нашими зенитчиками, наблюдателями, летчиками. Уже несколько массированных налетов было - и ни одной бомбы в черте города.
В школе тихо, ребята не шумят, не поют, не дерутся.
Одолевает цинга, выпало несколько зубов, кровоточат десны... И все-таки - жить! Вижу дистрофиков, но и зеленые кустики вижу. Вижу развалины, но и небо голубое и розовое облачко на нем.
Врач меня не выписывает, но все-таки хожу в школу. Занимаюсь не только библиотечными делами. Беседую с ребятами, рассказываю им о героизме фронтовиков.
Людей на улицах все меньше. Улица Достоевского от Разъезжей до Ивановской пустынна и уютна. Вся поросла трогательной зеленой травкой.
Помогаю переносить книги из законсервированной школы в нашу библиотеку.
Опять отбирала книги. Между прочим, в этой школе сейчас общежитие МПВО. Вот девушки! Сколько у них тяжелой работы, постоянно на опасных постах, а чуть свободная минута - поют о любви, мечтают, смеются, говорят о "гражданских платьях". Я восхищаюсь ими.
В эти дни как-то особенно тихо в городе. Тихо и пустынно. Иногда идешь из школы, из очага, и навстречу - никого. Улицы поросли травой и цветами. Да, цветами, как на даче. Ромашки, одуванчики, куриная слепота и еще какие-то беленькие цветики. Я почти всякий раз набираю букетики. Совершенно необычен вид города.
Сережа пишет - жив, здоров. Сынок крепнет и веселеет. Поет. Отцвели липы. У меня на столе тихо льет аромат лечебная ромашка. Ой, сколько воспоминаний принес этот незатейливый запах! Алушта... Керчь... Судак... Евпаторийская степь...
Дома в комнате темно, неуютно. Горит одна коптилка (я называю ее "светлячок"). Углы тонут во мраке.
В школе ребята окрепли немного, начали играть, даже драться.
Анна Игнатьевна в своей холодной темной комнате, худая, полуголодная, больная цингой, сидит и упорно плетет маскировочную сеть. Ее работа очень нужна, и она старается вовсю.
За стеной по радио музыка: "Мальчик-пастух" и "Шествие гномов". А за окном залпы орудий, в комнате холодно и темно. У меня осталась последняя спичка. Сегодня ходила в конец Фонтанки. Всюду развалины, доты... На улицах женщины. Одеты по-мужски. Теперь ведь всюду женщины: военные, бойцы МПВО, пожарные, кровельщики, водопроводчики - все женщины. Ломают деревянные дома на окраинах - город нельзя оставить без топлива. Перечитываю "Овод" - книга, поднимающая дух. Недаром прошлую зиму читал ее по радио Ермогаев. Я стояла, прижавшись к печке, и слушала, затаив дыхание. Теперь этот артист навсегда мне дорог. Он и Обухова. Ее пение так много радости доставляет, так согревает душу. Помню, в один холодный зимний вечер, в прошлом году, я шла с хлебом по Лиговке... Ни души... Весь город в инее. Луна освещает руины домов и сугробы. И вдруг из репродуктора раздалось пение. Пела Надежда Андреевна. Я долго стояла и слушала. Душили слезы. А потом пришла в голову нелепая мысль: "Как ей не холодно к не страшно петь в пустынном, замерзающем городе?!" Забавно.
Умер наш чижик. Как жаль. Пережил такую суровую зиму. Во тьме, в дыму все пел и чирикал. Почему-то любил сидеть на голове у Анны Игнатьевны и заливаться пением. У нее голова была обмотана платками поверх шапки - очевидно, ему было тепло и удобно. Жил у нас больше пяти лет. Сережа даже с фронта не забывал спрашивать - жив ли он и поет ли?
Здорово бьет наша артиллерия. Я очень замерзла дома, а каково на фронте? В такие ночи все время думаю об этом. Особенно о Сталинграде.
Из-за стены опять хорошая музыка - концерт Глиэра. Музыка... Как странно, что она еще есть... И совсем трудно себе представить, что люди сидят в освещенном зале и слушают музыку.
В одну из ночей был разрушен наш очаг. К великому счастью, это произошло, когда дети находились у родителей.
Вчера вечером это было уютное, красивое гнездышко. Горело электричество. Ребятки спали там в чистых, теплых постельках. Звучал веселый смех. А сегодня это месиво из битых стекол, штукатурки и разных обломков. На Боровой почти целый квартал в развалинах. Погибло много пожарных: обвалилась стена и придавила их.
У нас в очаге никого не убило, но есть раненые и контуженые.
Весь день была среди развалин, помогала работникам очага разбирать оставшиеся вещи и перетаскивать в уцелевшую комнату. Ярославушка теперь в другом очаге - в нашем доме.
Ночью гул артиллерии слился с бешеным залпом зениток, в небе было море огня, гудели немецкие "шмели". Очевидно, это страшно, но на меня уже не действует. Холод гораздо больше. Холод и неотвязное беспокойство о Сереже. А впереди зима, морозы, тревоги. Впереди, может, смерть... Кто знает. Все равно нельзя опускать руки.
Ночью шла по городу. Тихо. Слышатся вокруг лишь звуки радио. О верный друг ленинградцев! Спасибо ему. Спасибо работникам радио. Я просто с нежностью думаю о них и тревожусь. Ведь они на опасном посту.
Купила времянку. Какая разница с прошлой зимой - тогда печурку можно было лишь выменять на хлебные продукты, а теперь, пожалуйста, - купи в магазине, за деньги. Теперь надо собирать кирпичи. Четыре штуки уже притащила сегодня с Боровой - это очень тяжело, особенно поднимать на шестой этаж. Таскать придется несколько дней, чтобы выложить внутри всю печь. А потом еще глину надо принести.
Привезла с Боровой на саночках еще восемь штук кирпичей и вот таскаю на шестой этаж. Везти было дьявольски трудно. Под воротами тянула так, что лопнула веревка, и я носом ткнулась в камни - словом, проявила "геройство".
Но духом не падаю, ничуть.
Неожиданно оказалась на хлебозаводе. Мне принесли кусок свежего, еще теплого хлеба с хрустящими корочками и сказали, что могу есть... Божественный запах хлеба, запах жизни! И пила дрожжи. Даже немного опьянела.
Как я попала на хлебозавод?
Там устраивали вечер и меня послали почитать стихи. Я читала Тихонова, Берггольц, Инбер. Читала, может быть, и не очень умело (чуть-чуть опьянела от дрожжей), но принимали хорошо. Я разошлась и прочла несколько стихов о любви. Ведь любовь - самая вечная тема...
Шла пешком с хлебозавода почти через весь город. Метель, тьма, развалины, раскаты орудий... Но уже виден свет. Наступление не только под Сталинградом, но и на Центральном фронте. Как я горжусь своим народом, своей армией - вот богатыри!
Любимый мой, хочу тебя видеть или хотя бы знать, что ты еще жив. Все вынесу - только живи.
Скоро открываются катки - это еще признак хорошего. Ленинградцы собираются кататься на коньках! Воображаю, как бы бесновался Гитлер, узнав об этом.
Поздний вечер. Вчера я в первый раз по-настоящему испугалась. Попала под сильнейший обстрел. Уже Стемнело. Я шла из РОНО, где мне предложили пойти на новую работу - в детдом. Только подошла к улице Восстания - раздались разрывы. Я так и повалилась в снег, потом поднялась и пошла. Грохотало всюду. Пересекла Басков переулок, остановилась возле улицы Некрасова: разорвался снаряд. Я зашла в парадную и наткнулась на тяжелораненую женщину. Пошла за дружинницами, у них не оказалось носилок, кто-то из них побежал искать, а я с двумя девушками стала перевязывать пострадавшую. После того как женщину унесли, меня одна девушка провела в бомбоубежище. Грохот и сотрясенье слышались и там. Посидев минут 40, пошла домой. Там темно, холод, дым, зябнущий тихий сынок.
Но сейчас объявили, что с 15 декабря будет свет. Еще одна большая победа на нашем фронте!
Оформилась воспитательницей в 47-й детский дом. Работать с детьми, ухаживать за ними, заменять им мать - что может быть нужней и почетней.
Хожу на работу в Сережиных калошах (а у него ботинки 45 размера). Там надеваю тапочки.
В детдоме тепло, почти уютно, но работать нелегко. Ребят много и почти все чем-либо больны. Моя группа - маленькие дети четырех - пяти лет. Ничего еще они не умеют, даже слушать. И все вырваны из привычной обстановки, все перенесли разные потрясения и голод. Почти не играют. Много говорят о еде.
Несколько дней заменяла заболевшего воспитателя в старшей группе - там было гораздо легче.
По-прежнему работаю в детском доме. Сынок здоров. Если будет очень холодно в комнате - можем жить в детском доме. Точнее сказать - я должна там жить. Мне так и заявили: "Работники детдома на казарменном положении".
Я не одинока. Есть такой хороший товарищ в райкоме партии - Мария Ивановна Устинова. Она очень чуткий человек и всегда поможет в беде.
На работе трудно, но ребята уже льнут ко мне, и я начинаю привыкать к ним. Хочется хоть в какой-то мере заменить им матерей. Интересует меня один мальчик, Боренька Веселов. Он ничего не говорит. Ни слова. Глаза большие, печальные. Спрашивала врача, он ответил: "Ну, что тут особенного, он немой". Не верю этому. Неправда, Боренька все слышит; когда я читаю ребятам, он внимательно слушает и видно, что ему хочется что-то сказать. Я часто обнимаю его, целую и все что-нибудь спрашиваю, мне хочется добиться от него хотя бы коротенького "да" или "нет".
К ребятам привязываюсь все больше. Теперь уж не могу, уложив их вечером, сразу уйти. Каждого надо укрыть хорошенько, подоткнуть одеяло, погладить по головке.
Боренька Веселов не говорит, но все чаще улыбается. Вообще ребятишки "отходят". Иногда мы даже поем.
Вчера немного гуляли, маленьких Сережу и Валю пришлось по очереди носить на руках. Им воздух очень нужен. В детдоме тепло, часто топится ванна. Воспитательницы - люди с большой культурой. Директор очень энергичная, властная, иногда, правда, бывает резка, но, кажется, все же хороший человек.
О Сереже боюсь думать: по-прежнему нет писем. Что же это? А вдруг?.. Как же тогда жить?
Придет время и наступит мир!
Мир! Самое чудесное слово на человеческом языке. Тишина. Постоянная, мирная тишина - какое в этом счастье! У нас же сейчас вечно что-нибудь грохочет: или зенитки, или бомбы, или артиллерийские залпы - словом, что-нибудь да шумит. А если и бывает порой тишина, то настороженная, насыщенная бурей. Не тихая тишина.
Ребятки все ближе "прилипают" к сердцу. Так хочу их выходить. В детдоме очень тепло, чисто, но тревоги и обстрелы очень нервируют всех. Правда, у нас есть свое бомбоубежище, но дом-то всего в 3 этажа, страшно: а вдруг засыплет? Мы идем на полумеры: выводим ребят в комнату при вестибюле, она без окон, какая-то глухая и, как нам кажется, довольно надежная...
Боренька заговорил! Пришла вчера в группу, а он бросился ко мне, обнял и сказал: "Мама". Теперь хоть и немного, но говорит. Оказывается, его принесли к нам из разбитого, верней заваленного, бомбоубежища, он лежал оглушенный на мертвой матери. Уж не знаю, как случилось, что она оказалась мертвой, а ребенок живой, - об этом сведений нет. И его еле отходили.
Вот каковы наши ребятишки! Сколько же им надо теперь внимания и любви!
Получила извещение о том, что "3 декабря в боях за социалистическую Родину, верный присяге, проявляя мужество и геройство, сержант командир минометного расчета Маккавеев Сергей Федорович убит и похоронен в деревне Хахоли, Залучского района, Ленинградской области".
Сейчас ничего не могу писать. Не могу. И верить этому не может душа.
Живу как в полусне. Работаю две смены, без выходных, ночью тревоги. Я командир звена защиты детей. На нас с директором главная ответственность. Обаятельный она человек, ребят любит и страшно боится за них во время тревог. Уже несколько раз во двор нашего детдома попадали снаряды, по счастью, небольшие. У нас ни одной жертвы, только всякий раз вылетают стекла. И вот же молодчина наш завхоз Василий Степанович - не сдается, не забивает окна фанерой, а достает стекло. Он знает, как неприятна детишкам темнота, да и чистоту легче соблюдать, если в доме светло.
Сынок со мною. Я не говорила ему об извещении, но подозреваю, что няня в очаге не утерпела и сказала. Я видела: когда она одевала его последний раз, то плакала и долго целовала. Он узнал - я в этом уверена, - потому что скорбно сжал губы и молчал. С тех пор со мною ни слова об отце.
| < Предыдущая страница | Оглавление | Следующая страница > |
