Мария Радченко называла наблюдательный пункт — низенькую, квадратную открытую будку на крыше заводского здания — капитанским мостиком. Комсомолка и в самом деле чувствовала себя на вышке, как на обвеваемом злыми ветрами боевом корабле.
Внизу Нева, накрытая поверх ледяного панциря пушистым снежным одеялом, и на том берегу, за мостом Свободы, улицы и заводские причалы Выборгской стороны.
До войны на этом бойком месте, на стыке двух больших районов, все кипело. Сейчас редкий прохожий медленно, сберегая силы, переходил длинный, в сугробах, мост или одинокая женщина тянула по набережной детские саночки с грудкой связанных шпагатом дощечек.
Расплываются в бледном морозном небе скупые дымки заводских труб. Под ними в настывших цехах— люди, тысячи рабочих людей ремонтируют танки, собирают автоматы, вытачивают стальные минометные трубы, мастерят печурки для фронтовых землянок, ткут прозрачную марлю на бинты.
Люди почти не выходят из цехов. Они постоянно на боевом посту, как полагается солдатам.
Маруся невольно вздрагивает. Правее моста, из-за длинной громады Военно-Медицинской академии, должно быть в районе Финляндского вокзала, появляются высоко вверху розовые от кирпичной пыли клубящиеся облачка и почти сразу же доносятся громы взрывов.
Она опускает бинокль и поднимает трубку телефона, связывающего вышку со штабом ПВО.
Из узкого чердачного окна вылезает на крышу пожилая женщина и, тяжело переставляя ноги в разношенных валенках, идет пробитой в снегу тропинкой к «капитанскому мостику».
— Как внизу, тетя Варя? — спрашивает Маруся.
— Неважно. Никак не привыкнем к новому тесту. Не всходит, ползет, липнет к формам, точно клейстер. Печем, однако. А помнишь, девушка, наши калачи, золотые плетенки с маком?
Маруся грустно усмехается непослушными от холода, по-детски пухлыми губами.
— Долго нам не печь белых калачей, а может, и вовсе никогда больше не придется.
— Что ты, Мария! — горячо возражает тетя Варя.— Мы еще будем печь самые распрекрасные белые булки. Обязательно. Не веришь?
Мария порывисто обнимает Варвару Даниловну.
— Если вы верите, то и я верю.
Кругом снова все затихает. Только ветер лениво метет сухой снег по крыше. Тетя Варя неторопливо уходит с вышки.
Варвара Даниловна за полтора десятка лет изучила хлебозавод лучше, чем кухоньку своей маленькой квартирки в Новой Деревне.
Она знала наизусть рецепты и способы выпечки самых замысловатых мучных изделий, умела печь хлеб изюмный и боярский, стародубский и карельский, всякие штрицели, плетенки, сайки, батоны. сдобу венскую и выборгскую, московские калачи, французские и домашние булки.
Никаких саек и штрицелей хлебозавод, конечно, в блокаду не выпекал. В широких металлических котлах-дежах из смены в смену, изо дня в день растворялся всего-навсего один-единственный сорт черного хлеба — блокадный. Но выпекать его было труднее, чем самую нежную сдобу.
Не так уж мудрено испечь хорошую булку, если под рукой чистосортная, мягкая и упругая, как гагачий пух, мука, масло, сахар, яичный порошок, если в водопроводе сколько хочешь воды, а на складе — многометровые штабеля жарких березовых дров.
А вот как сотворить съедобный хлеб из смеси побывавшей в воде ржаной муки, отрубей, мятой дуранды и жесткой, отдающей смолой и чем-то кислым целлюлозы! Как испечь хлеб, когда не хватает самой обыкновенной воды для замеса теста, на счету каждое полешко дров и людям ежеминутно грозит увечье и смерть от зазубренного осколка снаряда или бомбы!
Одна только рабочая смена Варвары Даниловны Орловой кормила хлебом сто тысяч жителей Петроградской стороны.
Много продуктов нужно, чтобы насытить большой город. До войны на городские склады, к элеваторам ленинградских мельниц приходили бесконечные железнодорожные составы, а к причалам морского и речного портов — десятки тяжело груженных пароходов и барж.
Осенью 1941 года доставка продуктов в Ленинград прекратилась. Гитлеровцы и белофинны, окружившие город, плотно закупорили все пути к нему, начисто отрезали от страны.
Запасов продовольствия хватило, ненадолго. Паек на взрослого человека был таким, что воробью и то надо больше. Хлеба выдавали крошечную порцию, но и ее получить было нелегко.
У Варвары Даниловны не выходила из головы картина, которую она не раз с замирающим сердцем наблюдала, когда приходилось по делам отлучаться с завода.
С раннего утра, а то и с ночи люди занимали длинные очереди у булочных. Выла злая метель, наметая на улицах непроходимые, как в степи, сугробы, трещал лед на Неве, заглушая иной раз грохот артиллерийских разрывов. Мороз рвал в щепы стволы могучих лип на бульварах. Обессиленные люди растирали друг другу щеки и терпеливо, долгими часами, ждали стограммового кусочка сыроватого блокадного хлеба.
— Не подведем, товарищи, — шепчет про себя Варвара Даниловна.— Не подведем, дорогие, пока сами живы.
Она отворачивается от окна каморки партбюро на пустынном втором этаже, где любит размышлять в свободную минуту, и вынимает из внутреннего кармана ватника аккуратно завернутую в платочек семейную фотографию. С карточки, величиной с открытку, смотрят на нее муж, дочь, сын...
Ушли вслед за своим вожаком — комсоргом Петей Шишлиновым — на фронт молодые заводские добровольцы. Отправились на войну вместе с другими и ее Боря и Надюша. Как можно было не отпустить их! А материнское сердце болит, болит. Месяц назад похоронила мужа. Вся жизнь здесь, на суровой, многострадальной и трижды родной ленинградской земле...
Уйдя в воспоминания, Варвара Даниловна не заметила, как снег на Неве за окном из белого стал по-вечернему голубым и мост застлало дымчатой пеленой.
По городу снова перекатывалось эхо разрывов. Снизу, с первого этажа, доносилось мерное гудение работавших конвейерных печей. Надо было спускаться в цех — подходило время вынимать хлебы.
Натянув на ватник спецовку, она двинулась к дверям.
Вдруг под ней закачался пол, с потолка кусками посыпалась штукатурка, из выбитых окон ударила волна морозного воздуха. Раздался такой грохот, точно рушился весь завод.
Варвара Даниловна бросилась по лестнице вниз.
Снаряд, пробив окно, разорвался на устланном чугунными плитами полу в узком пространстве между стеной и печью.
Повсюду валялись осколки стекла, битый кирпич. Красная пыль тучей стояла в воздухе, медленно оседала на печи, стеллажи, белые спецовки девушек-пекарей, уносивших в медпункт раненых подруг.
Не успела Варвара Даниловна прийти в себя от одной беды, как узнала о новой.
— Не вертятся печи! — в отчаянии крикнула подбежавшая к ней молодая работница Мотя Калекина.
Тут она увидела в углу Александра Александровича— главного механика. Он сидел на табурете, обеими руками сжимал голову и медленно покачивался из стороны в сторону, точно от невыносимой боли. Не ранен ли?
Она подбежала к нему.
— Что с вами?
— Лучше бы такое случилось со мной. — Он устало поднялся с табурета. — Глядите!
На стенке висели два конца перебитого электрического кабеля, питавшего привод вращающихся печей. Торчали оголившиеся от изоляции, перепутавшиеся между собой, изодранные медные жилы.
— Сколько потребуется на ремонт? — быстро спросила она.
— Два часа самое малое. Хлеб в печах трижды успеет сгореть. Вы понимаете, что это значит?
— Мотя, — не отвечая главному механику, сдержанно сказала Варвара Даниловна Калекиной. — Вынимай формы!
— Как вынимать, — чуть не плача, возразила девушка, — печи же не вертятся!
— Завертятся.
Она схватила за руку Марусю Радченко, только что прибежавшую с вышки, и бросилась с ней к печам. Диков, понявший мысль тети Вари, побежал было за ними, но Варвара Даниловна остановила его решительным жестом.
— Мы сами. У вас свое дело, поважнее. Занимайтесь кабелем.
На вращающихся конвейерных печах наряду с механическими приводами были еще до войны, на всякий случай, установлены и ручные. Пользовались ими редко, во время ремонтов, и поручалась эта тяжелая работа самым сильным и выносливым мужчинам.
К этому приводу встали Варвара Даниловна и Маруся Радченко.
Калекина лихорадочно выбрасывала на стеллажи формы из появлявшейся в просвете печи полочки-люльки, и они снова крутили привод, налегая на рукоятку всем обессилевшим телом, пока не показывалась следующая люлька.
Втроем они вынули двадцать тонн горячего хлеба из всех пяти печей. Вот, наконец, последняя, уже порядком подгоревшая, дымящаяся буханка легла на стеллаж. Тогда они сели в изнеможении прямо на пол, опершись на теплую стенку печи, не в силах сказать слова, хрипло дыша и беспомощно уронив руки.
Кончился артиллерийский обстрел. Вернулись работницы, дежурившие у ворот, на крыше, в медпункте, и работа в цехе продолжалась.
Замешивали тесто, убирали пыль, осколки, битый кирпич, забивали окна фанерой, снова загружали печи формами.
Работа продолжалась. Что бы ни случилось, ни один ленинградец не должен лишиться своего пайка.
Городской водопровод выбыл из строя. Хлебозаводцев это вначале не смутило — рядом протекала полноводная Нева.
Мастер на все руки, слесарь Александр Александрович Диков, ставший в войну главным механиком, нашел простой способ. С помощью единственного, оставшегося на заводе, электромонтера Павлова он поставил на мосту Свободы пожарный насос. Насос гнал воду из реки по стометровому рукаву в бак, установленный в первом этаже завода. Из этого хранилища второй насос перекачивал воду в верхний бак, на чердаке, а оттуда она шла самотеком по старой водопроводной сети к дежам.
Так было до зимних холодов. На морозе гибкие резиновые рукава быстро промерзали насквозь и ломались как стеклянные. Нева была рядом, а цехам грозила остановка из-за отсутствия воды.
В тот день на завод привезли муку. Хлебопеки знали, что для машин, доставивших муку, отпустили, быть может, последние литры бензина, хранившегося на складе.
Комсомолки помогали шоферам разгружать машины. Пожилым работницам, хуже переносившим голод, этот тяжелый труд был не под силу.
Мешки, покрытые толстым слоем льда, выскальзывали из ослабевших рук. Судя по всему, мука немало дней пролежала в воде.
Девушки втаскивали мешки по лестнице, со ступеньки на ступеньку, во второй этаж. Там они их рассекали топорами — под коркой смерзшегося слоя белела сухая мука. Ее осторожно бросали совками на сита. На решетках сит после просева оставались пули и осколки.
Люди умирали, отдавая жизнь за эту муку. Но без воды не замесить теста. Напрасно будут ждать завтра ленинградцы в очередях. Они разойдутся по своим холодным квартирам без хлеба.
Маруся, посоветовавшись с парторгом — тетей Варей, собрала комсомолок.
— Тащите, девушки, ведра и собирайтесь внизу, у бака.
— Так ведь бак пустой, — удивились девушки.
— Вот мы его и наполним.
— Разве мыслимо наполнить такой бак ведерками?
— Мыслимо или немыслимо, — сказала Маруся,— а надо. Неужели же допустим, чтобы остановился завод!
Пробили ломами подальше от берега, где вода чище, большую прорубь. Выстроились живой цепью от проруби до самого завода и стали передавать одна другой наполненные ведра.
Ведер требовалось для каждой смены около тысячи. На самом деле каждая пара рабочих рук в комсомольской цепи переносила их по две и даже по три тысячи. На тридцатиградусном морозе только самые первые ведра доходили до бака полными, затем они обледеневали и снаружи и внутри до того, что в них помещалось меньше половины воды.
Часами действовал живой конвейер. Даже напряженная тяжелая работа не могла согреть ослабевших людей. Расплескивавшаяся из ведер ледяная вода насквозь пропитывала рукавицы и валенки. Руки и ноги деревенели, мерзли, но никто не сдавался, не покидал своего места в цепи.
В тот вечер в комсомольской цепочке участвовала и вышедшая на работу пораньше часть хлебопеков другой смены во главе со своим начальником, комсомолкой Лидией Райковой.
Крупная, крепкая Райкова стояла на самом трудном месте. Последней она принимала ведра и сливала их через открытое окно в бак.
Как ни аккуратно, рассчитывая каждое движение, работала комсомолка, все же вода выплескивалась на грудь, на ноги и тут же замерзала.
Когда последнее ведро было вылито, Лида попыталась сойти с места, но не смогла. Валенки накрепко, по самые щиколотки, вмерзли в лед.
Так и стояла комсомолка на ледяном постаменте, пока подружки топорами и кирками вызволяли ее из плена.
Обеспечить завод водой становилось все трудней. От недоедания и недосыпания быстро убывали силы. Многих одолевала цинга. Кровоточили десны, шатались зубы, ноги становились непослушными, спотыкались на ровном месте. Даже самые крепкие девушки— Лида Райкова, Тося Малкова, Маруся Радченко, Варя Коваленко, которых, казалось, никакая злая сила в мире не способна сломить, все реже смеялись, все чаще присаживались отдохнуть.
Заготовка воды вручную, да еще после многочасового труда на производстве, становилась непосильной.
В начале ноября, когда Нева еще не покрылась льдом, к набережной у завода пришвартовалась подводная лодка.
Матросов на лодке оставалось немного. Часть экипажа еще ранней осенью ушла на фронт, в морскую пехоту. У оставшихся было вдоволь дела — корабль хоть и стоял на приколе, но содержался в постоянной боевой готовности.
Каждый матрос и командир работали за двоих. В точно положенные часы звенели на лодке склянки, драились механизмы и приборы, сменялись вахты.
Во время воздушных и артиллерийских тревог вахтенные с тревогой наблюдали за заводом, а заводские дежурные с таким же беспокойством следили за подводным кораблем, готовые каждую минуту прийти на помощь морякам.
Соседи сдружились. Да и как им было не сдружиться, когда их объединяла общая беда?
Подводники видели, каких мучений стоит девушкам добывание воды. Вся жизнь завода протекала на глазах моряков. В свободную минуту они и сами становились в комсомольскую цепь. Но их помощь мало что меняла.
Все больше задумывался над тем, как помочь заводу, командир лодки.
Стояла тревожная ночь. Гитлеровские самолеты, пробравшиеся в город, забросали его тысячами мелких термитных снарядов, зажигательных бомб.
Командир находился на вахте, на своем командирском мостике. На лодку не упала ни одна «зажигалка», но на заводской крыше то и дело вспыхивали озарявшие темноту оранжевые дымки. Он видел быстро мелькающие по крыше фигуры людей с длинными щипцами в руках, видел сбрасываемые один за другим вниз, в снежные сугробы, стрелявшие золотыми искорками черные комочки.
Наконец дымки на крыше исчезли. Он облегченно вздохнул и в это время услышал тревожные крики, несущиеся с заводского двора. Передав вахту помощнику, он бросился на завод.
Одна «зажигалка», сброшенная с крыши, закатилась под деревянное здание медпункта. Оттуда валил удушливый дым. Люди, стоя на корточках, пытались ломами, лопатами выгрести «зажигалку», но безуспешно.
Внезапно около медпункта показалась Маруся, которая до того, как всегда, дежурила на крыше. Она легла на снег и поползла под дом.
Отвернув лицо, девушка пыталась дотянуться до бомбы руками. Загорелись рукавицы. Комсомолка сбросила их, сделала отчаянный рывок и голыми руками вытолкнула «зажигалку» наружу.
Именно Маруся и явилась однажды на подводную лодку и попросила вахтенного вызвать командира.
— Чем могу служить? — радушно встретил девушку командир.
— Вопрос у меня к вам, — сказала комсомолка.— Видела я однажды, как ваши матросы из шланга окатывали палубу. Столько воды на нее вылили, что нам бы на полбака хватило. Где вы воду берете?
— В Неве, конечно.
— В Неве-то в Неве, да ведь не ведрами вы воду добываете!
— Зачем ведрами, когда у нас есть насосы.
— А сильные? — спросила Маруся.
— Это военная тайна, — усмехнулся командир.— Но вам по секрету могу сказать, что раза в четыре, если не впятеро, посильнее вашего, что стоял на мосту. Впрочем, — добавил он с сожалением, — я понимаю, к чему вы спрашиваете. Сам не раз думал об этом и с боцманом советовался. Ничего, решительно ничего, к сожалению, невозможно сделать.
— Почему?— допытывалась Маруся.
— Не имеем права рисковать своими шлангами. Ведь они военное имущество, водоотливное средство. И, кроме того, у нас горючего на корабле в обрез. Сами знаете положение с горючим. Тот же хлеб. Еще дороже.
— Вы не спешите? — неожиданно прервала его девушка.— Подождите пару минут здесь, на палубе. Очень прошу. Я сейчас же вернусь.
Вернулась Маруся не одна, а с главным механиком.
— Что-нибудь случилось? — обеспокоенно спросил командира запыхавшийся от быстрой ходьбы механик.— Маруся так меня торопила.
— Ничего не случилось, Александр Александрович,— лукаво улыбаясь, ответила за командира девушка,— но, кажется, может получиться хорошее дело. Для этого я вас и привела. Скажите, пожалуйста, заводу полагается горючее для работы насоса?
— Что толку, что полагается и что оно есть у нас, когда все равно не можем им пользоваться?
— Хорошо. А шланги запасные у нас на заводе есть?
Командир не дал ответить механику. Он уже все понял. Взяв под руку Александра Александровича, он направился с ним на завод.
Маруся ушла на свою вышку. С крыши она видела, как на набережную вслед за командиром и Диковым, тащившим на палубу лодки широкий брезентовый рукав, высыпал чуть не весь завод.
Через некоторое время на вышку поднялась Варвара Даниловна, крепко обняла Марусю и радостно сообщила:
— Бак наполнился за восемь минут. Шланг даже не успел замерзнуть. В комсомольской цепочке больше нет нужды.
* * *
Налеты фашистской авиации все учащались. Зная, что на Неве зимуют суда Балтийского флота, гитлеровцы не жалели сил, чтобы обнаружить корабли и разбомбить или изрешетить их снарядами своей дальнобойной артиллерии.
Подводная лодка почти сливалась с берегом, но все же могла быть замечена с воздуха и навлечь на себя удар. При этом мог пострадать и завод. Командир решил получше замаскировать корабль.
Он задумал построить над лодкой деревянный навес, а еще лучше — сарай со стенками. Сверху сооружение будет похоже на узкую пристань, причал или живорыбный садок.
Сарай — сооружение несложное, однако без материала и без людей его не построишь.
Командир обратился за помощью к Дикову. Александр Александрович очень обрадовался, что нашелся случай отблагодарить моряков за воду.
— Доски добудем и сам помогу, — с готовностью сказал он. — Есть у меня кой-какой опыт. Знаю, что и девушки не откажутся помочь.
На второй день все свободные работницы принялись вместе с моряками за стройку маскировочного сарая.
Работает и сейчас в Ленинграде хлебозавод № 2, который кормил в блокаду сотни тысяч людей. Только сейчас он в новом светлом здании, выстроенном в Новой Деревне.
Жива коммунистка Варвара Даниловна Орлова, и хоть она на пенсии, но часто бывает в родном цехе со своим внучонком — школьником Толей.
Живы Маруся Радченко, Лидия Райкова и Варвара Коваленко. Только они теперь не комсомолки, а уважаемые члены Коммунистической партии.
Вереницы закрытых машин непрестанно, с утра до поздней ночи уходят с завода, уставленные до самого верха ящиками с хлебом горчичным и боярским, ситным с изюмом и маком, сладкой, тающей во рту сдобой...
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
