Недалеко от фабрики растянулся веселый рабочий городок. Маленькие домики с палисадниками. Уже который раз фашистские самолеты пачками сбрасывали сюда зажигательные бомбы. Бомбы сыпались кругом: в любую минуту, как спичечные коробки, могли вспыхнуть деревянные крыши.
Но этот налет был особенно жестокий. Это произошло, как обычно, ночью. Не успела занять свои места дежурная пожарная команда, как начался ураганный артиллерийский обстрел района.
Из барака, расположенного в стороне, бежали юноши и девушки, — рота комсомольского противопожарного полка.
Политрук роты Авербух на ходу кричал своим бойцам:
— Занимайте крыши! Хладнокровно! Хладнокровно!
С крыши соседнего барака летели горящие головни. Огонь подбирался к складам. Бойцы рассыпались по улице: одни взбирались на крыши, другие выстраивались внизу, — от водоразбора быстро по живой цепочке передавали ведра с водой.
Работала совсем зеленая молодежь — школьники, ремесленники. Горящие головни, искры, падающие на крыши, моментально заливались водой, затаптывались.
Становилось все жарче.
Катя Волгина одной из последних выбежала из барака. Торопливо одеваясь, она оглянулась — не забыть бы что-нибудь нужное. В маленькой комнате был привычный порядок. В углу на стене, украшенная большим голубым бантом, висела гитара. Новые туфли стояли под столом. «Эх, не убрала!» — подумала Катя, но останавливаться было некогда, и она махнула рукой: «потом!».
Выбежав в темноту улицы, она сразу услышала голос политрука и кинулась к полыхающему огнем ближайшему дому. Заняла свое место в цепи. Передавая полное воды ведро соседке, Катя взглянула на ее ноги. Чулки дымились! Вот-вот они затлеют от близости огня. Катя плеснула водой на эти тоненькие ноги и передала ведро дальше.
Работали молча. Тем, кто находился на крыше, было нестерпимо жарко, но все были поглощены одной мыслью: отстоять рабочие домики.
— Девушки! Что делается! —услышали все сквозь шум огня крик комсомолки Васильевой и даже замерли на секунду.
Комсомольский барак! Огонь перекинулся туда, и никто не мог пойти залить свирепеющее пламя. Все работали здесь, в городке.
— Там наше все!—крикнула Макарова.
— Ясно — всё; ну, значит, пускай... — тряхнула головой Волгина. —Мне гитару жалко... — и сама усмехнулась. Вдруг вспомнила новые туфли — серые с белой отделкой, на граненом каблучке. Она давно мечтала о таких и вот, наконец, купила.
— А, черт с ними! — Катя вздохнула, чувствуя, что кофточка на ней начинает дымиться. Она отстранила выбившуюся из сил соседку, заняла ее место. Кто-то плеснул на нее водой.
Острая молния вырвалась из окна барака. Видимо, пламя, прорвавшееся через крышу, давно бродило и бушевало внутри, а теперь нашло выход.
Все было кончено с комсомольским бараком. Искры падали реже и реже. Никто из бойцов не тронулся с места. Живая цепь продолжала работать. Бойцы не отдали огню фабрику и склады. Рабочий городок, весь в черных следах копоти, сажи, в потеках воды, стоял невредимым среди потоптанных палисадников. Отбили! Пахло мокрой землей, дымом. Снаряды ложились где-то в стороне. И, странное дело, только теперь пожарники стали прислушиваться. Еще несколько минут назад они просто не замечали, как грохотали разрывы и вздымались вверх столбы земли.
Прошла еще минута. Где-то вдали грохнул последний разрыв, и сразу наступила тишина. Обстрел кончился.
Вдоль улицы шел усталый командир роты. Лицо его было закопчено, с плеч свисали лохмотья порванного и прожженного комбинезона. По одному к командиру присоединялись бойцы.
— Ну что, ребята, на покой? — пошутил он.
— А куда?
Возвращаться было некуда. От комсомольского барака остались одни обгорелые трубы.
— Приказ: голов не вешать! — крикнул бойцам командир, и все направились к фабрике.
* * *
В дни героической обороны Ленинград видел на своих улицах бойцов всех родов оружия. И среди них были бойцы комсомольского противопожарного полка. Его создали по инициативе молодых защитников. Зимой 1941/42 года, когда огонь был одним из самых страшных врагов города, лишенного воды, комсомольцы противопожарного полка самоотверженно отстаивали родной Ленинград. Пятнадцати-шестнадцатилетние подростки — мальчики и девочки — в комбинезонах и касках взбирались на грозившие обвалом крыши, сбивали огонь, бросались в пламя, в удушающий дым, чтобы спасти людей, вынести из разрушенных зданий ребятишек.
Осенью 1942 года мы сидели с секретарем комсомольской организации полка, Янишевской. От этой маленькой русой девочки веяло силой и твердостью. Но голос у нее был негромок. Сказывалось истощение.
— Зимой с комиссаром мы обязательно каждый день обходили наши подразделения. А они были в разных районах города. Вот мы и ходили пешком — с Выборгской к Нарвским воротам, из Московского — на Петроградскую сторону. Ребят мы перевели на казарменное положение. Это всех объединило. Потом, надо было беречь энергию. Вместе жили организованней. А работать становилось все трудней. Ребята слабели с каждым днем. И вот в те дни комсомольцы решили наложить «табу» на такие слова, как «еда», «усталость», «болезнь»... Многие умудрялись даже учебу продолжать.
Был у нас такой комсомолец Быховский. Лет семнадцати. Длиннущий, худущий. В самое голодное и холодное время каждую свободную минуту садился за книги. Все, бывало, усядутся вокруг печурки, хлеб сушат, греются, а наш Быховский положит свои сухарики, зачитается, забудет, они у него обязательно и сгорят. «Мамаша» за ним стала наблюдать. Так у нас комсомолку Басалаеву прозвали, старшину. Уж очень она умела за каждым присмотреть, помочь, поддержать бодрое настроение. Смотрела, как бы ребята не «прилипли» к печурке. Это страшное дело было. Держится-держится человек, а потом силы кончатся, и он все жмется к печурке, и ничем его не заинтересовать, не вытащить на холод. Такие и умирали. «Мамаша» не давала им киснуть, дрова заставляла пилить, за водой посылала. Сходить за водой была целая история. Да вы ведь знаете... А то запоет песню, велит всем подтягивать. В общем, каждый был у нее на виду.
А Быховский, между прочим, весной экстерном школу окончил и за отличную работу на пожарах именные часы получил.
* * *
Это было в ночь, когда горели «американские горы» в саду Госнардома на Петроградской стороне. Бойцов вызывали уже два или три раза. Они проработали на пожарах часов четырнадцать. До поздней ночи под обстрелом и бомбежкой в тридцатиградусный мороз. Город был освещен розовым пламенем пожаров и виден как на ладони. Ноги у пожарников еле двигались. Еле-еле добрались до казармы. Даже есть не хотелось. Одна мысль — спать. Согреться и спать, спать...
В это время в комнату вошел командир. — Во что бы то ни стало нужны пять человек. Знаю, вы устали. Назначать не буду. Пусть встанет тот, кто сам чувствует, что сможет работать.
Некоторые уже свалились и заснули, как были — в пальто. Но кое-кто поднялся. Больше пяти. Собираться было нечего. Они вышли на улицу шатаясь. Руки с трудом поднимали инструмент. Тут же шла Маша Сургучева, маленькая девушка в берете, бледная, без кровинки в лице.
Зло работали молодые бойцы. Пришлось раскапывать обвал. Стукнет тяжелым ломом Маша по груде камней, навалится на него, уж неизвестно какой силой поднимет кусок разбитой стены. Потом осторожно-осторожно разбирает свой участок. А слезы усталости, злобы стынут на ресницах. Казалось, уже руки не слушаются. Но руки не останавливались. Вдруг под обломками живые люди?
Не сердись, Маша, Крепче обними, Жизнь прекрасна наша, Солнечные дни.
Кто это? Смеются над ней, что ли? Песенка все слышнее. Вот стихла. И опять...
Не сердись, Маша...
«С ума я, что ли, схожу? Надо ребятам сказать». Даже жарко ей стало. Она стянула с головы платок, покрывавший беретик.
Одна из девушек тоже прервала работу, оглянулась:
— Ребята, я что-то запсиховала, кажется... мне пение чудится.
— И мне...
Подошли другие бойцы. Прислушались. Нет песни.
Начнут работать — опять поет задорный голос. Совсем тут, рядом, как из-под земли. Да из-под земли же! Конечно! Стали быстрее раскапывать. Откуда силы взялись. Забыли, что двадцатый час работают. А голос слышнее, слышнее.
Что же оказалось? В углу первого этажа, уцелевшего под развалинами, сидели на обломке дивана две девушки, а перед ними играл патефон. — Мы,— говорят, — давно слышим, что нас откапывают, мы уж охрипли, кричавши, голоса не хватает. Наткнулись на эту машинку. Как раз на ней пластинка была. Ну, машинка знай накручивает:
Не сердись, Маша, Крепче обними...
Комсомолки бросились обнимать девушек. Вот молодцы, не растерялись в такую минуту!
* * *
За один год — самый тяжелый для Ленинграда — бойцы комсомольского противопожарного полка потушили немало пожаров, спасли от гибели сотни людей. На счету полка тысячи потушенных зажигательных бомб.
Помощь комсомольцев городу не ограничивалась борьбой с огнем. Полк строил оборонительные рубежи, оборудовал бомбоубежища, расчищал улицы. Комсомольцы, ставшие, когда это понадобилось, пожарниками, учили население бороться с огнем, чистить дымоходы.
Вторую годовщину полка бойцы встречали уже в дремучих Тихвинских лесах. Городу было нужно топливо, и верные сыновья и дочери комсомола снова сменили профессию. Они стали лесорубами. Там, где нужнее умелые руки, неиссякаемая энергия, комсомольская стойкость и преданность Родине, там — наша боевая молодежь. И так во все времена.
| Предыдущая страница | Содержание | Следующая страница |
